Мы с Томми, облокотившись на перила, рассматривали море и небо, пока остальные точно не скрылись за поворотом.

   – Это просто трепотня, – сказал он наконец. Потом, после паузы: – Так говорят, когда себя жалеют. Трепотня. От опекунов я никогда ничего такого не слышал.

    Я двинулась в противоположную от жилища Мартина сторону и не воспротивилась тому, чтобы Томми пошел рядом.

   – Да не огорчайся ты из‑за этого, – продолжал Томми. – Рут сейчас все время так себя ведет. Пар выпускает. И даже пусть это правда, пусть это насколько‑нибудь правда – все равно, мы же ей с тобой сказали: какая разница? Оригиналы, с которых мы скопированы, кто бы они ни были, не имеют к нам отношения. И нечего, Кэт, из‑за этого огорчаться.

   – Хорошо, – сказала я и нарочно подтолкнула его плечом. – Хорошо, хорошо.

   Мне показалось – хотя я не могла быть уверена, – что мы идем к центру города. Я пыталась придумать другую тему для разговора, но Томми меня опередил:

   – Помнишь этот «Вулвортс», где мы были сегодня? Пока вы все ходили по залу, я кое‑что искал. Кое‑что для тебя.

   – Подарок? – Я удивленно вскинула на него глаза. – Не уверена, что Рут бы это одобрила. Разве только ты ей сделал бы подарок посолиднее.

   – Вроде подарка. Но я не смог найти. Не собирался тебе говорить, но теперь появился шанс – шанс еще раз попробовать. Только ты мне помоги, я плохо ориентируюсь в магазинах.

   – Что‑то я не понимаю. Хочешь сделать мне подарок, но я должна помочь его выбрать?..

   – Да нет, я знаю, что это должно быть. Просто… – Он засмеялся и пожал плечами. – Ладно уж, чего темнить. В том магазине у них есть полка со всякой музыкой, с массой кассет. Вот я и начал искать ту, которую ты тогда потеряла. Помнишь, Кэт? Только вот я позабыл, как она точно называется.

   – Моя кассета? Томми, я и не думала, что ты про нее знаешь.

   – Знаю. Это Рут мне сказала, и не мне одному, она просила людей поискать, говорила, ты очень расстроена. И я пытался тогда ее найти. Тебе не стал говорить, но я много где смотрел. Я подумал – есть места, куда ты не сможешь сама заглянуть. Спальни мальчиков и тому подобное. Помню, я кучу времени потратил, но все без толку.

   Я взглянула на него и почувствовала, что мое дрянное настроение улетучивается.

   – Надо же, а я и знать не знала. Очень мило с твоей стороны, Томми.

   – Хотел тебе помочь, но ничего не вышло. И когда в конце концов я понял, что кассета не найдется, я сказал себе: поеду когда‑нибудь в Норфолк и там все‑таки отыщу.

   – Норфолк, край потерь, – промолвила я и огляделась. – Вот мы в него и попали!

   Томми тоже огляделся, и мы остановились. Улочка, куда мы углубились, была узенькая, но не настолько, как та, где салон. Некоторое время мы по‑театральному озирались по сторонам, потом захихикали.

   – Что, может, не такая уж и глупая была идея? – сказал Томми. – Там, в «Вулвортсе», кассет было очень много, и я подумал – наверно, есть и твоя. Но, кажется, ее там нет.

   – Кажется? Ты что, даже не посмотрел как следует?

   – Посмотрел, посмотрел. Но дело в том, что… Очень обидно, но я не мог вспомнить название. Тогда в Хейлшеме я залезал к ребятам в коллекционные сундучки, чего только не делал – а теперь вот вспомнить не могу. Джулия Бриджез или что‑то в этом роде…

   – Джуди Бриджуотер. «После захода солнца».

   Томми очень серьезно покачал головой.

   – Этого там точно нет.

   Я со смехом заехала ему в плечо кулаком. У него стало озадаченное лицо, и я сказала:

   – Томми, в «Вулвортсе» этого и не могло быть. Они торгуют новейшими хитами. А Джуди Бриджуотер – допотопное старье. Просто она случайно попала на одну из наших Распродаж. Искать сейчас эту кассету в «Вулвортсе» мог только такой дурачок, как ты!

   – Я же сказал, что не разбираюсь в таких вещах. Там так много было кассет, что я подумал…

   – Много, но не все, Томми. Ладно, не переживай. Все равно это очень даже славная была идея. Я тронута. Отличная идея. Как‑никак мы же в Норфолке!

   Когда мы двинулись дальше, Томми нерешительно заговорил:

   – Слушай ну, ты поняла, наверно, почему мне пришлось тебе сказать. Думал сюрприз сделать, но не вышло. Даже если бы вспомнил название – где искать, все равно понятия не имею. А теперь, когда ты все знаешь, – помоги мне, а? Поискали бы вместе.

   – Томми, ну что ты несешь!

   Я хотела сделать тон укоризненным, но не могла удержаться от смеха.

   – У нас час с лишним в запасе. Есть реальный шанс.

   – Томми, ты просто идиот. Ты что, действительно в это веришь? Во всю эту белиберду про «край потерь»?

   – Да нет, не то что прямо верю. Но почему не поискать, раз уж мы здесь? Ведь тебе, наверно, было бы приятно ее найти. И мы ничем не рискуем.

   – Ладно, так и быть. Ты полный идиот, но так и быть.

   Он беспомощно развел руками.

   – Тогда, Кэт, куда нам идти? Говорю тебе – я совсем не умею делать покупки.

    – Можно поискать в магазинах подержанных вещей, – сказала я, чуть поразмыслив. – Где продают старую одежду, старые книги. Там могут быть ящики с пластинками и кассетами.

   – Хорошо. Но где они, эти магазины?

   Даже теперь, когда я вспоминаю эту минуту – мы с Томми стоим на маленькой улочке и собираемся пуститься на поиски, – я чувствую, как во мне поднимается тепло. Вдруг все стало просто великолепно: впереди час полной свободы, и лучшего способа провести этот час и придумать нельзя. Мне всерьез пришлось удерживаться от глупого хихиканья, от того, чтобы скакать по тротуару, как малый ребенок. Не так давно, когда я ухаживала за Томми в центре реабилитации, я заговорила с ним про поездку в Норфолк, и он сказал, что ощущал в точности то же самое. Как только мы решили отправиться на поиски потерянной кассеты, все тучи словно бы разом куда‑то сдуло, и впереди у нас не было ничего, кроме веселья и смеха.

   Вначале мы заходили не в те места – в букинистические магазины или туда, где стояли старые пылесосы и ничего музыкального не имелось вовсе. Спустя какое‑то время Томми решил, что я понимаю в этом не больше, чем он, и заявил, что сам меня поведет. И по чистой случайности он сразу обнаружил улицу, где почти вплотную друг к другу торговали четыре именно таких магазина, какие нам были нужны. Витрины были полны платьев, дамских сумочек, детских ежегодников, а внутри стоял сладковатый аромат затхлости. Множество книг в мятых бумажных обложках, пыльные коробки, набитые открытками и всякими безделушками. Один магазин специализировался на всем хипповском, в другом продавались военные медали и фотографии солдат в пустыне. Но в каждом где‑нибудь да стояла большая картонная коробка, а то и две, с долгоиграющими пластинками и аудиокассетами. Мы шарили во всем этом и, честно говоря, спустя несколько минут как‑то даже почти позабыли про Джуди Бриджуотер. Мы просто получали удовольствие от того, что вместе копаемся в этих вещах; то расходились по разным углам, то опять оказывались рядом, иногда, соревнуясь, лезли в одну и ту же коробку со старьем в пыльном закутке, освещенном случайным лучом солнца.

   А потом, разумеется, я ее нашла. Я быстро перебирала футляры от кассет, думая о чем‑то постороннем, и вдруг – вот она, эта картинка, под самыми моими пальцами, совершенно такая же, как тогда, годы тому назад: Джуди, ее сигарета, кокетливый взгляд на бармена, размытые пальмы на заднем плане.

   Я никакого восклицания даже не издала, как сделала бы, попадись мне что‑нибудь просто любопытное. Я стояла там совсем неподвижно, глядя на пластмассовую коробочку и не зная, рада я или нет. На мгновение мне даже показалось, что тут какая‑то ошибка. Кассета была отличным предлогом для всего этого нашего веселья, но теперь, когда она нашлась, мы должны были остановиться. Может быть, поэтому я, к моему удивлению, какое‑то время молчала; мелькнула даже мысль притвориться, что я ничего не видела. Чем‑то он, этот футляр у меня перед глазами, неуловимо меня смущал, словно мне полагалось бы уже перерасти Джуди Бридж‑уотер. Дошло даже до того, что я выпустила футляр и позволила соседнему на него повалиться. Но узкой стороной он все равно смотрел на меня, и в конце концов я подозвала Томми.

    – Она, что ли?

   В его вопросе прозвучал неподдельный скепсис – причиной тому, скорее всего, была моя сдержанность. Я взяла футляр и держала в обеих руках; потом вдруг почувствовала громадное удовольствие – и что‑то еще, что‑то более сложное, грозившее заставить меня разрыдаться. Но я справилась с собой и всего‑навсего дернула Томми за рукав.

   – Да, она, – ответила я и в первый раз восторженно улыбнулась.

   – Просто не верится! Мы и правда ее нашли. – Как по‑твоему, может, это та самая? Именно та, которую ты потеряла?

    Я вертела в пальцах коробочку и узнавала все от и до – детали оформления вкладыша, названия песен, каждую мелочь.

   – Я отличий не вижу, – сказала я. – Но знаешь, Томми, – может быть, их тысячи таких повсюду.

   Теперь уже я в свой черед заметила, что Томми не так торжествует, как мог бы.

   – Томми, ты, кажется, не очень‑то рад за меня, – упрекнула я его, правда, тоном явно шутливым.

   – Рад, Кэт, еще как рад. Просто, ну… мне жалко, что не я ее нашел. – Он усмехнулся и продолжал:

   – Тогда, после того как ты ее потеряла, я много раз это себе представлял: как я ее найду, как тебе принесу. Что ты скажешь, какое у тебя будет лицо и так далее.

   Его голос звучал мягче обычного, взгляд был сосредоточен на пластмассовом футлярчике у меня в руках. И вдруг я очень ясно осознала, что мы в магазине одни, если не считать старика за прилавком у входа, с головой ушедшего в свои бумаги. Мы стояли на чем‑то вроде помоста в дальней части помещения, глухой и полутемной, где лежали товары, на которые старик, судя по всему, махнул рукой. Томми несколько секунд пребывал в каком‑то оцепенении – по всей видимости, прокручивал в уме одну из былых своих фантазий о том, как он возвращает мне потерянную кассету. Потом внезапно он взял футляр у меня из рук.

   – По крайней мере хоть куплю ее для тебя, – сказал он с усмешкой и прежде, чем я могла его остановить, спустился с помоста и пошел к прилавку.

    Пока старик искал кассету, соответствующую футляру, я еще чуть‑чуть побродила в глубине магазина.

   Мне по‑прежнему было немного жаль, что мы так быстро ее нашли, и только потом, когда мы вернулись в Коттеджи и я была одна в своей комнате, я по‑настоящему это оценила – то, что у меня опять есть кассета и эта песня. Но даже тогда мои переживания были по большей части ностальгическими, и сейчас, если я достаю кассету и смотрю на нее, она ровно настолько же пробуждает воспоминания о том дне в Норфолке, насколько о старых хейлшемских годах.

   Когда мы вышли из магазина, мне очень хотелось вернуть то беззаботное, почти дурашливое настроение, с которым мы в него входили. Я отпустила несколько шуточек, но Томми был в задумчивости и не реагировал.

   Дорожка, на которой мы оказались, круто пошла вверх, и примерно в сотне шагов впереди, на самом краю утеса, видна была смотровая площадка со скамейками, откуда можно было глядеть на море. Летом – прекрасное место для обычной семьи, чтобы посидеть и перекусить на свежем воздухе. Хотя сейчас дул холодный ветер, как‑то так получилось, что мы туда направились, но немного не доходя до смотровой площадки Томми замедлил шаги и сказал:

   – Крисси и Родни просто помешались на этой идее. Ну – о том, что каким‑то парам откладывают донорство, если у них настоящая любовь. Они уверены, что мы всё об этом знаем, но ведь в Хейлшеме никто ничего такого не говорил. Я, по крайней мере, не слышал – а ты, Кэт? Нет, это просто стало ходить последнее время среди старожилов. А люди вроде Рут только рады это раздуть.

   Я внимательно на него посмотрела, но понять, что это – добродушное любовное ворчание или настоящее недовольство, – было невозможно. Я видела, однако, что у него на уме и что‑то другое, не имеющее отношения к Рут, поэтому я не стала ничего говорить, просто выжидала. В конце концов он остановился совсем и носком ботинка начал двигать туда‑сюда по земле смятый бумажный стаканчик.

   – Знаешь, Кэт, – сказал он. – Я тут думал кое о чем. Да, я уверен, что мы с тобой не ошибаемся, в Хейлшеме никто про такое не говорил. Но там была масса всего, в чем мы не видели смысла в то время. И я подумал: если это правда, если этот слух на чем‑то основан – тогда очень многое можно объяснить. То, над чем мы ломали голову.

   – Что ты имеешь в виду? Что можно объяснить?

   – Например, Галерею. – Томми заговорил тише и придвинулся ко мне, точно мы все еще были в Хейлшеме и обсуждали что‑то в обеденной очереди или у пруда. – Мы ведь так и не смогли там добраться до сути – зачем вообще нужна эта Галерея? Зачем Мадам забирала все лучшие работы? Но теперь, кажется, я знаю. Помнишь, Кэт, как все спорили насчет жетонов – должны или нет их давать в обмен на то, что берет себе Мадам? И как Рой Дж. ходил разговаривать об этом с мисс Эмили? Ведь мисс Эмили кое‑что тогда ему сказала, проговорилась – вот я теперь и задумался. Мимо шли две женщины с собаками на поводках, и мы оба, хотя это был полнейший идиотизм, замолчали и стали ждать, пока они пройдут. Потом я спросила: – О чем, Томми? О чем мисс Эмили проговорилась?

   – Рой Дж. спросил ее, почему Мадам забирает наши работы. Помнишь ее ответ, как его передавали?

   – Она, кажется, сказала, что это привилегия, что мы должны гордиться…

   – Да, но не только. – Томми понизил голос до шепота. – Она еще кое‑что сказала Рою – скорее всего, у нее случайно вылетело, скорее всего, она не хотела этого говорить. Помнишь, Кэт? Она сказала ему, что через рисунки, стихи и всякое такое выявляется, какие мы есть внутри. Сказала – это выявляет ваши души.

   Когда он это произнес, я вдруг засмеялась, потому что вспомнила один рисунок Лоры, изображавший ее кишки. Тем не менее что‑то у меня в уме забрезжило.

   – Да, – сказала я. – Помню. Но к чему ты это все?

    – Я вот что думаю, – неторопливо начал Томми. – Допустим, старожилы правду говорят. Допустим, у хейлшемских действительно есть эта льгота. Допустим, двое заявляют, что любят друг друга, и просят дать им больше времени побыть вместе. Тогда, понимаешь, Кэт, должен быть способ проверки – правду они говорят или нет. Ведь люди могут просто взять и сказать, что у них любовь, просто чтобы оттянуть донорство. Видишь, да, как трудно здесь судить? Или пара может искренне подумать, что это любовь, а на самом деле это секс и ничего больше. Или просто увлечение. Понимаешь, Кэт, о чем я? Судить действительно очень трудно, и совсем исключить ошибки тут, наверно, нельзя. Но вот что самое главное: кто бы там у них ни решал, Мадам или кто другой, ему нужно на что‑то опираться. Я медленно кивнула. – И поэтому они брали наши работы…

   – Может быть. У Мадам ведь есть Галерея, где полным‑полно всякого, что воспитанники сделали начиная с раннего детства. Предположим, два человека пришли и говорят, что у них любовь. Она тогда может найти их работы за годы и годы. Найдет и посмотрит, подходят ли эти двое друг другу. Соответствуют ли. Не забывай, Кэт: то, что у нее есть, выявляет наши души. Она может решить для себя, настоящая это пара или просто у них глупое увлечение.

   Я не спеша опять двинулась по дорожке, рассеянно глядя вперед. Томми шел рядом, ожидая моего ответа. – Не знаю, – сказала я в конце концов. – То, что ты говоришь, конечно, объясняет слова мисс Эмили, которые она сказала Рою. И наверно, объясняет, почему опекуны все время считали это таким важным для нас – рисование и тому подобное.

   – Да, именно. И вот почему… – Томми вздохнул и продолжал как‑то через силу: – Вот почему мисс Люси пришлось признать, что она была не права, когда сказала мне, что это не имеет особого значения. Она так сказала, потому что пожалела меня тогда. Но на самом‑то деле глубоко внутри она знала, что это имеет значение. Преимущество хейлшемских – в том, что у них есть этот особый шанс. Но если в Галерее у Мадам ничего твоего нет, ты, можно сказать, выкинул этот шанс на помойку.

   Только после этих слов до меня дошло, к чему он клонит, и по коже у меня побежали мурашки. Я остановилась и повернулась к нему, но не успела я открыть рот, как Томми усмехнулся.

   – Если это все так, то получается, что я свой шанс профукал.

   – Томми, хоть раз было такое, чтобы твоя работа отправилась в Галерею? Может быть, совсем давно, когда ты был еще маленький?

   Я еще не договорила, а он уже качал головой. – Ты же знаешь – я всегда был в этом полный нуль. А потом еще тот разговор с мисс Люси. Я понимаю, что она добра мне хотела. Просто стало меня жалко и захотелось мне помочь. И она мне правда помогла. Но если моя теория верна…

 

 Продолжение