Родни, у которого были водительские права, заранее сговорился на ферме в Метчли, милях в двух по дороге, что возьмет на день машину напрокат. Он брал так машины регулярно, но на этот раз накануне поездки что‑то там у владельцев сорвалось. Уладили все довольно легко – Родни сходил на ферму и нашел на завтра другую машину, – но интересно состояние Рут в те несколько часов, когда поездка была под вопросом.

   До того момента она давала понять, что вся затея для нее что‑то вроде шутки, что согласилась она, если уж на то пошло, ради Крисси, чтобы доставить ей удовольствие. Еще она много рассуждала о том, что после Хейлшема нам пора наконец воспользоваться свободой и что в любом случае она давно хотела поехать в Норфолк и «найти все, что мы потеряли». В общем, она всячески старалась показать, что к идее отыскания своего «возможного я» относится не очень серьезно.

    В тот последний день перед поездкой я и Рут, помню, ходили прогуляться и потом вошли в кухню большого дома, где Фиона и еще несколько старожилов готовили в колоссальном количестве тушеное мясо. Фиона‑то как раз и сказала нам, не отрываясь от стряпни, что машину дать не смогут: с фермы предупредить об этом приходил мальчик. Рут стояла чуть впереди меня, поэтому лица мне видно не было, но вся она точно окаменела.

   Потом, не говоря ни слова, она повернулась и, едва не задев меня, бросилась на улицу. Тут я мельком увидела ее лицо и поняла, как она расстроена. Фиона начала было: «Ох, я и понятия не имела…» – или что‑то в этом роде, но я ее перебила: «Нет, Рут не из‑за этого огорчена. Из‑за другого, из‑за того, что раньше случилось». Не самое удачное, но ничего лучшего я с ходу придумать не могла. Потом, как я сказала, транспортная проблема разрешилась, и рано утром в полнейшей темноте мы впятером сели в побитый, но, в общем, вполне приличный «ровер». Разместились так: Крисси впереди с Родни, мы трое сзади. Это казалось естественным, никто даже особенно не раздумывал. Но всего через несколько минут, когда после темных извилистых дорожек началось нормальное шоссе, Рут, которая сидела посередине, наклонилась вперед, положила руки на спинку сиденья и принялась разговаривать со старожилами. При этом мы с Томми, сидевшие по бокам от нее, не слышали, что она говорит, и, находясь между нами, она мешала нам беседовать друг с другом и даже видеть друг друга. Иногда, в тех редких случаях, когда она откидывалась назад, я пыталась завязать разговор между нами троими, но Рут его не поддерживала и спустя некоторое время опять подавалась вперед и просовывала лицо между передними сиденьями.

   Примерно через час, когда стало светать, мы остановились у большого пустого поля, чтобы размять ноги и позволить Родни справить нужду. Перепрыгнув канаву, несколько минут потоптались, потирая руки и глядя, как поднимается пар от нашего дыхания. В какой‑то момент я увидела, что Рут отошла в сторонку и смотрит через поле на восходящее солнце. Я подошла к ней и предложила поменяться местами: ведь она хочет разговаривать только со старожилами, и возможность общаться по крайней мере с Крисси у нее останется, а я, чтобы скоротать дорогу, буду беседовать с Томми. Не успела я договорить, как Рут зашептала:

   – И приспичило же тебе создавать проблемы именно теперь! Не могу этого понять. Зачем понадобилось мутить воду?

   Тут она рывком повернула меня, чтобы мы обе стояли спиной к другим и им не видно было, что мы затеяли спор. Именно это, а не ее слова, вдруг заставило меня посмотреть на все ее глазами: я увидела, что она прилагает большие усилия, чтобы не только себя, но и всех нас выставить в правильном свете перед Крисси и Родни, – а я затеяла дурацкую сцену, которая грозит эти усилия перечеркнуть. Поняв все это, я коснулась ее плеча и вернулась к остальным. И когда садились в машину, я позаботилась, чтобы мы разместились в точности как раньше. Но теперь во время езды Рут большей частью молчала, откинувшись на спинку сиденья, и даже когда Крисси и Родни что‑то спереди нам кричали, отвечала угрюмо и односложно.

   Приморский город, однако, заметно поднял нам настроение. Мы приехали туда примерно ко времени ланча и оставили машину на стоянке у поля для мини‑гольфа, где реяло множество флажков. День оказался солнечным и бодрящим, и мне помнится, в первый час нас обуял такой телячий восторг от пребывания на воле, что о цели поездки мы почти не вспоминали. Родни в какой‑то момент не удержался и, взмахнув руками, издал несколько радостных возгласов; он шел впереди по дороге, которая неуклонно поднималась вверх мимо стоявших рядами жилых домов и отдельных магазинов, и уже по громадному небу чувствовалось, что мы приближаемся к морю.

   Когда дошли до него, оказалось, что дорога дальше идет по кромке утеса. Первое впечатление было, что вниз, к песчаному берегу, спуск совершенно отвесный, но, перегнувшись через перила, можно было увидеть извилистые тропинки, ведущие по крутому склону скалы к самому морю.

   Нам уже очень хотелось есть, и мы вошли в маленькое кафе, пристроившееся на вершине утеса как раз у начала одной из тропинок. В кафе в этот момент были только две пухлые женщины в фартуках, которые там работали. Они курили за одним из столиков, но, увидев нас, быстро поднялись и ушли на кухню, так что мы остались в помещении одни.

   Столик выбрали самый дальний от входа, то есть расположенный ближе всего к морю, и, когда сели, возникло такое ощущение, словно висишь над водой. Сравнивать мне тогда было не с чем, но теперь я понимаю, что кафе было крохотное – всего три или четыре маленьких столика. Одно окно они оставили открытым – наверно, чтобы меньше чувствовались запахи жарки, – и время от времени в него влетал ветерок, от которого колыхались все рекламные объявления о выгодных предложениях. Одно из них, приколотое над стойкой, было написано цветными фломастерами, и в слове «ОГО!», с которого оно начиналось, каждое «О» было глазом со зрачком и ресницами. Сейчас я вижу подобное так часто, что не обращаю внимания, но тогда это было впервые, и я рассматривала надпись с восхищением, потом перехватила взгляд Рут, поняла, что она тоже в восторге, и мы обе расхохотались. Это был хороший, теплый момент, и казалось, что мы оставили позади то напряжение, которое возникло между нами в машине. Позже выяснилось, однако, что это был у меня и Рут последний такой момент за всю поездку.

   С тех пор как мы приехали в город, насчет «возможных я» не было сказано ни слова, и я ждала, что мы, когда сядем, обсудим наконец этот вопрос как следует. Но едва приступили к сандвичам, Родни заговорил об их с Крисси старом приятеле Мартине, который уехал из Коттеджей в прошлом году и теперь жил где‑то в этом городе. Крисси с энтузиазмом подхватила, и оба старожила стали наперебой вспоминать всевозможные уморительные штуки, которые этот Мартин откалывал. Мы мало что понимали, но Крисси и Родни – те веселились вовсю. Смеялись, переглядывались, и хотя они делали вид, будто это все для нас, ясно было, что они предаются воспоминаниям ради собственного удовольствия. Сейчас мне кажется, что запрет, который в Коттеджах лежал на очень многом из связанного с уехавшими, возможно, мешал им разговаривать о друге даже между собой, и только новая обстановка смогла раскрепостить их таким образом.

    Я смеялась, когда смеялись они, – просто из вежливости. Томми, похоже, понимал еще меньше, чем я, и неуверенные смешки, которые он издавал, всякий раз немного опаздывали. А вот Рут хохотала вовсю и, какой бы эпизод с участием Мартина они ни стали припоминать, кивала со знающим видом. Один раз, когда Крисси сказала что‑то уж совсем загадочное, – примерно: «А с джинсами‑то он как – помнишь?» – Рут просто покатилась со смеху и махнула рукой в нашу сторону, мол: «Им, им теперь объясни, чтобы тоже повеселились». Я все это терпела, но, когда Крисси и Родни принялись рассуждать, идти нам или не идти к Мартину на квартиру, спросила наконец – может быть, чуть холодновато:

   – Что, собственно, он здесь делает? Почему у него квартира?

   Молчание; затем Рут с досадой вздохнула. Крисси наклонилась ко мне через стол и негромко, терпеливо, как втолковывают ребенку, сказала:

   – Он помогает донорам. Что еще он, по‑твоему, мог бы здесь делать? Он теперь полноценный помощник.

   Все немножко поерзали на стульях, потом я говорю:

    – Я как раз об этом. Мы не можем просто взять и к нему заявиться. Крисси вздохнула.

   – Хорошо, допустим. Строго говоря, нам не положено посещать помощников. Строго‑престрого говоря. Не рекомендуется – это уж точно.

   Родни усмехнулся и добавил:

   – Никоим образом не рекомендуется. Взять и заявиться – это нехорошо.

   – Очень нехорошо, – подтвердила Крисси и неодобрительно покачала головой.

    Тут в разговор вступила Рут:

   – Кэти терпеть не может вести себя нехорошо. Так что не стоит нам к нему заявляться. Томми смотрел на Рут, явно не понимая, кого она поддерживает, и я, пожалуй, тоже этого не понимала. Мне пришло в голову, что она не хочет отвлекаться от основной цели поездки и поэтому встала, пусть и неохотно, на мою сторону; я поэтому улыбнулась ей, но она не отреагировала. Внезапно Томми спросил:

   – Родни, а где, значит, ты видел «возможное я» для Рут?

   – М‑м…

   Здесь, в городе, интерес к «возможному я» у Родни как‑то угас, и я увидела, как на лице Рут мелькнуло беспокойство. Наконец Родни сказал:

   – Поворот с Главной улицы, где‑то у того конца. Но, само собой, у нее и выходной может сегодня быть. Все молчали, и тогда он добавил:

   – У них же бывают выходные, понятное дело. Они не все время на работе.

   Услышав это, я испугалась, что мы сделали большую ошибку: ведь известно же было, что старожилы часто пользуются разговорами о «возможных я» просто как предлогом для поездок и ничего серьезного в виду не имеют. Рут, которая выглядела теперь уже определенно встревоженной, думала, кажется, примерно то же самое; в конце концов она, однако, издала смешок, как будто Родни пошутил. Потом Крисси сказала – уже другим тоном:

   – Между прочим, Рут, пройдет несколько лет – и мы, может быть, приедем сюда навестить тебя. Ты будешь работать в классном офисе. Никто слова тогда не сможет сказать против того, чтобы мы тебя навестили.

    – Да, – быстро согласилась Рут. – Вы все сможете ко мне приезжать.

   – По‑моему, – сказал Родни, – никаких правил насчет посещения людей, работающих в офисах, не существует.

   – Вдруг он рассмеялся. – Хотя откуда нам знать? Ведь такого у нас еще не бывало.

    – Все будет нормально, – заверила его Рут. – Вам наверняка разрешат. Вы сможете приезжать и видеться со мной. Уже без Томми, конечно.

   – Почему без меня? – возмутился Томми. – Потому что мы и так будем вместе, глупенький ты мой, – объяснила Рут. – Я тебя с собой заберу.

   Мы все рассмеялись, но Томми опять чуть позже остальных. –

    Я слыхала там, в Уэльсе, про одну девчонку, – сказала Крисси. – Тоже из Хейлшема, на несколько лет, кажется, старше вас. Говорят, работает в магазине одежды. В очень даже шикарном.

   Каждый пробормотал что‑то одобрительное, и на какое‑то время все мечтательно уставились в облака.

    – Хейлшем есть Хейлшем, – произнес в конце концов Родни и покачал головой словно в изумлении.

   – И еще ведь был один случай, да? – Крисси повернулась к Рут. – Этот парень, про которого ты на днях рассказывала. Уехал из Хейлшема за пару лет до вас. И работает сейчас сторожем в парке.

   Рут слушала и серьезно кивала. Я подумала, что надо предостеречь Томми взглядом, но он заговорил до того, как я успела к нему повернуться.

   – Ты про кого это? – озадаченно спросил он.

   – Ты знаешь про кого, Томми, – сразу сказала я. Пинать его под столом, даже делать многозначительный голос было рискованно: Крисси сообразила бы в один миг. Поэтому я произнесла это тоном бесхитростным и немного усталым, словно забывчивость Томми нам всем уже надоела. В результате ему по‑прежнему было непонятно.

    – Про кого‑то из наших знакомых? – Томми, не заводи опять эту шарманку, – сказала я.

    – Тебя надо проверить на умственную отсталость. Он замолчал – кажется, дошло наконец. Крисси сказала:

   – Я знаю, какое это везение – попасть в Коттеджи. Но кому по‑настоящему счастье улыбнулось – это вам, хейлшемским. Я вот что… – Она понизила голос и опять подалась вперед. – Я, ребята, кое о чем хотела с вами здесь поговорить. Дело в том, что там, в Коттеджах, не получается. Все время лишние уши.

   Она оглядела стол и остановила взгляд на Рут. Родни вдруг напрягся и тоже наклонился вперед. И что‑то мне подсказало, что приближается главное, ради чего Крисси и Родни затеяли всю эту поездку.

   – Когда мы с Родни были в Уэльсе… – продолжила она. – Когда нам рассказали про эту девушку в магазине одежды. Мы кое‑что еще тогда услышали насчет воспитанников Хейлшема. Вроде бы в прошлые годы некоторым бывшим хейлшемским в особых обстоятельствах давали отсрочку. Только тем, которые оттуда, больше никому. Можно было попросить, чтобы на три, даже на четыре года отложили выемки. Добиться этого было не так просто, но иногда они шли навстречу. Если удавалось их убедить. Если они решали, что вы достойны.

   Крисси умолкла и посмотрела на каждого из нас – может быть, ради драматического эффекта, может быть, чтобы проверить, знаем мы что‑нибудь или нет. У Томми и у меня вид, вероятно, был озадаченный, а что касается Рут, у нее было одно из тех ее выражений лица, по которым нельзя ничего понять. – Говорят, – сказала после паузы Крисси, – что если юноша и девушка любили друг друга, как следует любили, по‑настоящему, и могли это доказать, то руководители Хейлшема устраивали им послабление. Устраивали так, что они вначале могли несколько лет провести вместе и только потом становились донорами. В воздухе что‑то изменилось – возник странный трепет, покалывание.

   – Нам про это в Уэльсе говорили, – рассказывала дальше Крисси, – в Белом особняке. Они там слышали про одну хейлшемскую пару, ему всего несколько недель оставалось до того, как стать помощником доноров. Ну и они к кому‑то поехали, все объяснили, и им отложили на три года. Позволили целых три года жить там вместе, в Белом особняке, никаких курсов подготовительных, ничего. Три года только друг с другом, потому что смогли доказать, что у них настоящая любовь.

   В этот момент я заметила, что Рут очень убедительно кивает. Крисси и Родни тоже это заметили и несколько секунд смотрели на нее как завороженные. И у меня словно видение какое‑то возникло: Крисси и Родни там, в Коттеджах, месяц за месяцем перед этой поездкой подстрекают друг друга, зондируют тему между собой. Я увидела, как они наедине, вначале очень осторожно, заводят об этом разговор, как, пожимая плечами, прекращают его, заминают, как, не в силах удержаться, возвращаются к нему. Я увидела, как они играют с мыслью поговорить с нами об этом, как оттачивают выражения, продумывают, что сказать. Потом я опять посмотрела на Крисси и Родни, сидящих передо мной и уставившихся на Рут, и попыталась вчитаться в их лица. У Крисси – боязнь пополам с надеждой. Родни, похоже, нервничал – словно не доверял себе, опасался, что выпалит что‑нибудь непредусмотренное.

   Слух об отсрочках доходил до меня и раньше. В течение нескольких предыдущих недель я чем дальше, тем чаще улавливала какие‑то обрывки разговоров. Всякий раз старожилы говорили только между собой и неловко умолкали, едва приближался кто‑нибудь из нас. Все же я услышала достаточно, чтобы понять суть, и знала, что речь идет именно о воспитанниках Хейлшема. Тем не менее только в тот день, в том приморском кафе мне по‑настоящему стало ясно, какое значение все это приобрело для некоторых старожилов.

   – Наверно, – голос Крисси слегка дрожал, – вам что‑то об этом известно. Какие правила и тому подобное. Они с Родни посмотрели на каждого из нас по очереди, потом их взгляды опять остановились на Рут. Она вздохнула.

   – Да, конечно, кое‑что они нам сказали. Но, – она пожала плечами, – все‑таки мы мало об этом знаем. Мы никогда особенно про это не говорили… Вообще‑то, по‑моему, нам пора идти.

   – К кому надо обращаться? – вдруг спросил Родни.

   – Вам не объяснили, к кому надо пойти, чтобы… ну… заявить о себе?

   Рут опять пожала плечами.

   – Я же вам сказала, мы не обсуждали этого толком.

   Почти инстинктивно она посмотрела на нас с Томми в поисках поддержки, что, вероятно, было ошибкой, потому что Томми сказал:

   – Честно говоря, я понятия не имею, о чем вы тут беседуете. Что за правила такие?

   Рут метнула в него испепеляющий взгляд, и я быстро сказала:

   – Ты же помнишь, Томми. Все эти разговоры, которые ходили у нас в Хейлшеме.

   Томми покачал головой.

   – Нет, не помню, – отрезал он.

    И на этот раз я видела – и Рут тоже, – что никакой заторможенности в нем нет.

   – Не помню в Хейлшеме ничего подобного. Рут отвернулась от него.

   – Вам надо иметь в виду, – сказала она Крисси, – что, хотя Томми и был в Хейлшеме, он не такой, как настоящие хейлшемские. Его никуда не принимали, над ним вечно смеялись. Поэтому нет смысла его спрашивать про такие вещи. А теперь я хочу все‑таки найти женщину, которую видел Родни.

   К этому моменту глаза у Томми стали такими, что у меня перехватило дух. Таких глаз я давно уже у него не видела – они принадлежали тому Томми, который переворачивал в классе столы и от которого спасались, баррикадируя дверь. Потом взгляд постепенно стал обычным, Томми повернулся к небу за окном и глубоко вздохнул.

   Старожилы ничего этого не заметили, потому что Рут, кончив говорить, тут же встала и принялась возиться с курткой. Все разом начали отодвигать стулья и подниматься – возникла легкая суета. Мне с самого начала было поручено распоряжаться деньгами, и я отправилась платить. Остальные тем временем потянулись за дверь, и я, дожидаясь сдачи, видела в одно из больших мутных окон, как они молча переминаются на солнце с ноги на ногу, глядя на море.

 

   Когда я вышла, было уже ясно, что от возбуждения, которое нас охватило здесь вначале, ничего не осталось. Мы двигались молча, Родни впереди, по маленьким боковым улочкам, куда солнце почти не могло пробиться, где тротуары были такие узкие, что часто приходилось идти гуськом. На Главной стало чуть полегче, потому что из‑за шума наше скверное настроение было тут не таким очевидным. Когда переходили у светофора на солнечную сторону, я увидела, что Родни и Крисси о чем‑то совещаются, и задумалась, насколько гнетущая атмосфера связана с тем, что мы, по их мнению, скрываем какой‑то важный хейлшемский секрет, насколько – просто‑напросто с пренебрежительным высказыванием Рут о Томми.

   Потом, когда мы перешли Главную улицу, Крисси объявила, что они с Родни хотят зайти купить открыток для дней рождения. Рут была изумлена, но Крисси гнула свое:

   – Мы стараемся помногу их покупать. Всегда дешевле в конечном счете. И не случится такого, что у кого‑нибудь вдруг день рождения, а открытки нет. – Она показала на вход в магазин «Вулвортс».

   – Тут продаются очень даже неплохие, и дешево.

   Родни кивал, и мне показалось, что его улыбка чуть‑чуть подкрашена насмешкой. Он сказал:

   – Само собой, потом выясняется, что у тебя куча одинаковых, но можно ведь на них рисовать свои картинки. Персонализовать.

   Оба старожила теперь стояли посреди тротуара, заставляя мам с прогулочными колясками себя объезжать и ожидая наших возражений. Я видела, что Рут разгневана, но без поддержки Родни в любом случае мало что можно было сделать.

   Так что мы вошли в «Вулвортс», и там мне сразу же стало куда веселее. Мне и сегодня это нравится: большой магазин, множество рядов с полками, где выставлены яркие пластиковые игрушки, поздравительные открытки, масса косметики, здесь же, может быть, и фотокиоск. Если я сейчас приезжаю в город и у меня есть капелька свободного времени, я иду в какое‑нибудь подобное место, где можно просто слоняться в свое удовольствие, ничего не покупая, и тебе слова не скажут.

   В общем, мы вошли и очень быстро разбрелись по разным отсекам магазина. Родни задержался у входа около большой стойки с открытками, Томми двинулся вглубь, и я увидела, как он стоит под большим рекламным плакатом поп‑группы и перебирает музыкальные кассеты. Минут через десять, когда я оказалась в дальней части зала, мне послышался голос Рут, и я пошла в ту сторону. Я уже свернула в проход – в тот, где были выставлены пушистые зверьки и большие паззлы в коробках, – и вдруг увидела, что Рут и Крисси стоят у дальнего его конца и о чем‑то разговаривают. На меня напало сомнение: прерывать их не хотелось, но нам пора было идти, и поворачивать назад и гулять по магазину дальше мне не хотелось тоже. Поэтому я просто встала где была, притворилась, что рассматриваю паззл, и дожидалась, пока они меня заметят.

   В какой‑то момент мне стало ясно, что они опять обсуждают этот слух. Крисси вполголоса говорила примерно вот что:

   – Но за все годы, что ты там была, поразительно – как это ты не задумалась? Что сделать, к кому обратиться и все такое.

   – Ты не понимаешь, – объясняла Рут. – Была бы ты из Хейлшема, не спрашивала бы. Мы никогда этому не придавали такого значения. По‑моему, мы просто все время знали, что в случае чего только и надо будет, что связаться с Хейлшемом…

   Тут Рут увидела меня и осеклась. Когда я опустила коробку и повернулась к ним, обе смотрели на меня с неприязнью. Но в то же время вид у них был такой, словно я застала их за чем‑то недозволенным, и они смущенно отступили друг от друга.

   – Надо бы двигаться дальше, – сказала я, прикинувшись, что ничего не слышала.

   Но Рут не дала себя одурачить. Когда они проходили мимо, взглянула на меня свирепей некуда.

   Так что когда во главе с Родни мы отправились искать офис, где он месяц назад увидел «возможное я» для Рут, настроение в нашей компании было еще хуже прежнего. Не улучшало его и то, что Родни постоянно уводил нас не на те улицы. Как минимум четыре раза он уверенно сворачивал с Главной, мы шли за ним, но потом магазины и офисы кончались, и приходилось возвращаться. Довольно скоро повадка Родни стала оборонительной, и видно было, что он готов сдаться. Но вдруг мы нашли, что искали.

   В очередной раз мы повернули назад и брели к Главной улице, но тут неожиданно Родни остановился. Потом молча показал на офис на той стороне улицы.

   Да, это, конечно, было то самое. Не то чтобы в точности рекламная картинка в журнале, который попался нам тогда на дороге, но и не так уж далеко. Окно во всю стену начиналось почти с уровня тротуара, так что любой прохожий мог видеть большое помещение с открытой планировкой, где буквами «Г» было нерегулярно расставлено, наверно, больше десятка рабочих столов. Там были пальмы в больших горшках, сияющее оборудование, изящно изогнутые настольные лампы. Сотрудники переходили от стола к столу, стояли, опершись на перегородки, разговаривали, шутили; некоторые, близко сдвинув кресла на колесиках, попивали кофе и ели сандвичи.

   – Глядите‑ка, – сказал Томми. – Перерыв на ланч, а они не уходят. И я их отлично понимаю.

   Мы смотрели и смотрели на этот элегантный, уютный, замкнутый в самом себе мир. Я перевела взгляд на Рут и увидела, что ее зрачки беспокойно прыгают с одного лица за стеклом на другое.

   – Так, Род, замечательно, – сказала Крисси. – Которая из них?

   Она произнесла это почти саркастически, словно была уверена, что вся затея – одна его большая ошибка. Но Родни тихо, дрожащим от волнения голосом проговорил:

   – Вон она. В том углу. Синий костюм. Разговаривает с толстой женщиной в красном.

   Сходство не было очевидным, но чем дольше мы смотрели, тем сильней убеждались, что какие‑то основания Родни имел. Ей было лет пятьдесят, и фигуру она сохранила неплохо. Волосы темней, чем у Рут, – впрочем, может быть, и крашеные, – и они были стянуты сзади в простой хвостик, как и Рут обычно делала. Она смеялась над какими‑то высказываниями своей приятельницы в красном, и в ее лице, особенно когда она, отсмеявшись, встряхивала головой, был не просто намек на сходство с Рут, но, пожалуй, и нечто большее.