| Статистика |
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0 |
| Календарь | | « Апрель 2024 » | | Пн | Вт | Ср | Чт | Пт | Сб | Вс | | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | | 29 | 30 |
|
|
Если бы Барон был не так пьян, уверена, он бы сам проводил Председателя. Но мужчины попрощались, и провожать его пошла я. Пока водитель держал дверь, я поклонилась и поблагодарила Председателя за его доброту. Он уже собирался сесть в машину, как вдруг остановился.
— Саюри, — начал он, затем сделал паузу, словно не зная, что говорить дальше. — Что тебе Мамеха сказала о Бароне?
— Не так много, господин, или по крайней мере... Не знаю, что имеет в виду Председатель.
— Как ты считаешь, Мамеха хорошая старшая сестра? Говорит ли она все, что ты должна знать?
— Да, Председатель. Мамеха помогает мне больше, чем это возможно.
— Ладно, — сказал он. — Я бы остерегался на твоем месте, если бы человек вроде Барона собирался мне что-нибудь подарить.
В ответ я произнесла что-то вроде того, что Барон очень добр ко мне и я очень благодарна ему за внимание.
— Да, очень добр, я уверен. Только будь осторожна, — сказал он, внимательно посмотрев на меня, и сел в машину.
Следующий час я провела, прохаживаясь между несколькими оставшимися гостями, и время от времени вспоминая слова Председателя. Но на меня большее впечатление произвели не его предостережения, а то, что он так долго разговаривал со мной. Занятая мыслями о Председателе, я не думала о встрече с Бароном до тех пор, пока не оказалась в вестибюле в ожидании его. Прошло десять или пятнадцать минут, прежде чем появился Барон. Я начала волноваться, увидев на нем только нижнее хлопчатобумажное платье. Он вытирал полотенцем длинные волосы на лице, считавшиеся бородой. Было очевидно, что он только вышел из ванны. Я поклонилась ему.
— Саюри, какой же я дурак! — сказал он мне. — Я так много выпил (это была правда) и забыл, что ты меня ждешь. Надеюсь, ты простишь меня, когда увидишь подарок.
Барон пошел по коридору, ожидая, что я пойду за ним, но я осталась на месте, вспоминая слова Мамехи, сказавшей мне, что начинающая гейша накануне мизуажа похожа на блюдо, сервированное на столе.
Барон остановился.
— Пойдем! — сказал он мне.
— Барон, я не могу. Разрешите мне подождать вас здесь.
— У меня есть кое-что для тебя. Пойдем ко мне в комнату, посидим, не будь глупой девочкой.
— Но Барон, я не могу не быть тем, кто я есть на самом деле.
— Завтра ты опять вернешься под бдительное око Мамехи, но здесь нас никто не видит.
Имей в тот момент хоть толику здравого смысла, я бы поблагодарила Барона за приглашение на вечеринку и попросила отвезти меня обратно в гостиницу. Но пребывая в состоянии шока, единственное, что я знала наверняка, это то, что мне очень страшно.
— Пойдем со мной, я оденусь, — сказал Барон. — Ты выпила много сакэ?
— Нет, господин, — сказала я.
— Я налью тебе столько, сколько захочешь. Пойдем.
— Барон, — сказала я, — пожалуйста, меня ждут в гостинице.
— Ждут? Кто тебя ждет? Не понимаю, почему ты себя так ведешь. У меня для тебя есть подарок. Или ты хочешь, чтобы я сходил и принес его?
— Мне очень неудобно, — сказала я. Барон лишь молча посмотрел на меня.
— Подожди здесь, — сказал он, наконец, и пошел в глубь дома. Спустя какое-то время он вынес завернутый в бумагу сверток. Я сразу поняла, что это кимоно.
— Ладно, — сказал он мне, — раз ты настаиваешь, что ты глупая девочка, я принес тебе твой подарок. Теперь тебе легче? Я опять сказала Барону, как мне неудобно.
— Я видел, как тебе понравилось это платье, и хочу, чтобы оно принадлежало тебе.
Барон положил сверток на стол и распаковал его. Я приготовилась увидеть кимоно с видом Кобэ и, честно говоря, радовалась и беспокоилась одновременно, совершенно не представляя, что буду делать с такой замечательной вещью или как объясню Мамехе подарок Барона. Но, когда Барон развернул сверток, я увидела потрясающее темное кимоно с серебряной вышивкой. Он развернул его и поднял за плечи.
Это было кимоно из его музея, выполненное в 1860-х годах, как сказал мне Барон, для племянницы последнего Сегуна Токугава Ешунобу. Серебром были вышиты птицы, летящие на фоне ночного неба, и мистический пейзаж с деревьями и скалами, начинающийся от подола.
— Ты должна пойти со мной и померить его, — сказал он. — Теперь не будь глупой девочкой. У меня большой опыт в завязывании пояса. Потом мы опять наденем твое кимоно, и никто ни о чем не узнает.
Барон был такой значительный человек, что даже Мамеха не смела ослушаться его. Если она не могла отказать ему, то что же говорить обо мне. Я почувствовала, он начинает терять терпение. Он действительно был очень добр ко мне в последние месяцы, разрешив мне присутствовать во время своего обеда и позволив Мамехе взять меня на вечеринку в Киото. Сейчас он опять проявлял доброту, предлагая мне великолепное кимоно.
В конце концов я пришла к мысли, что у меня нет другого выхода, кроме как повиноваться ему и отвечать за последствия, какими бы они ни были Я смущенно опустила глаза в пол. Барон взял меня за руку и провел по коридору в дальнюю часть своего дома. В какой-то момент в коридоре показался слуга, но, увидев нас, тут же исчез. Барон не проронил по пути ни слова. Мы пришли в просторную комнату с зеркальной стеной. Эта комната служила Барону гардеробной. Вдоль противоположной стены располагаясь шкафы с плотно закрытыми дверьми.
У меня от страха дрожали руки. Но даже если Барон и заметил это, то никак не прокомментировал. Он поставил меня перед зеркалом и поднес мою руку к губам. Я думала, он собирается поцеловать ее, но он только поднес ее к лицу и сделал что-то, показавшееся мне необычным. Он задрал рукав моего кимоно и понюхал мою руку. Затем подошел сзади и расстегнул обиимя — заколку, закрепляющую пояс.
Я слегка запаниковала, осознав, что Барон действительно собирается раздеть меня. Я попыталась что-то сказать, но у меня ничего не вышло. Попыталась отвести его руки, но он резко одернул мои. В конце концов ему удалось снять мой обиимя. Затем он долго развязывал узел моего пояса между лопатками. Я умоляла его не снимать пояс — хотя у меня несколько раз пересыхало горло, когда я пыталась говорить, и ничего не было слышно — но он не слушал меня и вскоре начал разматывать широкий пояс, опоясывавший мою талию. Носовой платок Председателя упал на пол. Через минуту мой пояс тоже лежал на полу. Я не могла смотреть на себя в зеркало и последнее, что увидела, прежде чем закрыла глаза, — как тяжелое платье с шорохом упало с моих плеч.
Когда я открыла глаза, Барон стоял передо мной, вдыхая запах моих волос и шеи. Его глаза смотрели на мое отражение в зеркале, а пальцы двигались, как пауки, по моему телу. Я несколько раз пыталась его остановить, но Барон отбрасывал мои руки, как делал это и раньше.
— Не волнуйся так, Саюри, — прошептал он мне. — Я не сделаю ничего, что не должен делать. Я только хочу посмотреть, неужели ты не понимаешь? В этом нет ничего плохого. Любой мужчина на моем месте сделал бы то же самое.
Затем он начал снимать мою нательную рубашку. Мне стало нехорошо от одной мысли, что он там может увидеть, и я посмотрела в зеркало. Под расстегнутой нательной рубашкой виднелась обнаженная грудь.
Теперь руки Барона скользили по моим бедрам, он занялся моими коишмаки, которые накануне я несколько раз обмотала вокруг себя. Немного помучившись с ними, Барон тоже бросил их на пол. Я была на грани истерики, мне казалась невыносимой мысль, что Барон увидит меня обнаженной и плачущей. Я постаралась сдержать свои слезы и внимательно посмотрела в зеркало. Никогда раньше я не видела себя совершенно обнаженной. Увидев обнаженное плечо Барона, я запаниковала.
Он подошел ко мне, и я шеей почувствовала его теплое дыхание. После этого я ничего не видела, потому что зеркало запотело, а я не смогла сдерживать слезы.
Дыхание Барона выровнялось. Моя кожа стала горячей и влажной от страха, поэтому, когда Барон вышел из комнаты, оставив меня одну, я начала замерзать. Бросившись к своему платью, я принялась одеваться, насколько могла быстро, так как у меня тряслись руки. Но я не могла одеться самостоятельно и была вынуждена подождать Барона, приготовившись ждать час и больше, но Барон вернулся через несколько минут. Он молча помог мне надеть кимоно и скрепил его датеимя, как это сделал бы господин Ичода. У меня возникло ужасное чувство, что я совершила что-то непоправимое. Я не хотела плакать на глазах у Барона, но не могла удержаться, воображая себя обычным домом, стоящим под дождем, по которому ручьем стекает вода. Барон на минутку вышел и вернулся с носовым платком, украшенным его монограммой. Он велел мне взять его с собой, но воспользовавшись платком, я оставила его на столе.
Барон проводил меня к выходу и ушел, не проронив ни слова. Спустя какое-то время вышел слуга со старинным кимоно, завернутым в бумагу. Поклонившись, он протянул его мне, а затем проводил к машине Барона. Всю дорогу я всхлипывала на заднем сиденье, но водитель делал вид, что не замечает этого. Я плакала уже не о случившемся со мной. Перед моими глазами предстала страшная картина — господин Ичода видит мой размазанный макияж, помогает мне раздеться и видит наспех завязанные тесемки кимоно, а затем открывает пакет и видит дорогой подарок, полученный от Барона. Прежде чем выйти из машины, я попыталась поправить макияж платком Председателя, но это мало помогло. Господин Ичода взглянул на меня, потер свой подбородок, словно сразу понял, что произошло. Развязывая мой пояс в гостиничном номере, он спросил:
— Барон тебя раздевал?
— Мне очень неудобно... — сказала я.
— Он раздел тебя и смотрел на тебя в зеркало. Он ведь не касался тебя и не ложился на тебя?
— Нет, господин.
— Это хорошо, — сказал господин Ичода, глядя перед собой. Больше мы не проронили ни слова.
Глава 23
Не могу сказать, что совсем успокоилась к тому времени, когда поезд на следующее утро прибыл в Киото. Если бросить камень в пруд, вода еще долго продолжает расходиться кругами после того, как камень окажется на дне. Но спускаясь по деревянным ступеням с платформы в сопровождении господина Ичода, я увидела такое, отчего на время забыла вчерашние события.
В стеклянной витрине висел новый плакат к Танцам древней столицы, и я остановилась, рассматривая его. До мероприятия оставалось две недели. Плакат повесили вчера, наверное, в то самое время, когда я гуляла по имению Барона. Этот спектакль каждый год имел свою тему, например, «Цвета четырех сезонов в Киото» или «Известные отрывки из сказки о Хайке». В этом году Танцы назывались «Мерцающий свет утреннего солнца». На плакате, нарисованном, без сомнения, Учида Козабуро — он рисовал практически все плакаты начиная с 1919 года, — изображена начинающая гейша в оранжево-зеленом кимоно, стоящая на деревянном мосту. Меня вымотали длинная дорога и плохой сон в поезде, поэтому я долгое время любовалась красками, прежде чем обратила внимание на девушку в кимоно. Ее взгляд устремился на восход солнца, а глаза были серо-голубыми. Я схватилась за перила, стараясь не потерять равновесия. Учида нарисовал на этом плакате меня.
По дороге со станции господин Ичода показывал на каждый встречавшийся нам плакат и даже попросил рикшу подъехать к супермаркету, где ими заклеили всю стену.
Видеть себя по всему городу оказалось не так волнительно, как я ожидала, потому что я представляла себе бедную девушку, изображенную на плакате, стоящей перед зеркалом с развязанным поясом рядом с пожилым мужчиной. В любом случае, я ожидала услышать различные поздравления на следующий день, но вместо этого узнала, что за подобного рода славу приходится платить. Еще когда Мамеха помогла мне получить роль в Танцах, я услышала множество неприятных замечаний в свой адрес. После появления плаката стало еще хуже. На следующее утро, например, одна начинающая гейша, дружелюбно настроенная еще неделю назад, отвернулась, когда я поклонилась, приветствуя ее.
Что же касается Мамехи, то, посетив ее апартаменты, я выяснила, что она очень горда мной, словно сама красовалась на этом плакате. Ее, конечно, не обрадовала моя поездка в Хаконэ, но она, казалось, так же, как и раньше, радовалась моему успеху. Я беспокоилась, что она воспримет мою встречу с Бароном, как предательство. Мне казалось, господин Ичода должен был ей все рассказать. Но даже если он и рассказал, она никогда это не обсуждала. И я тоже.
Через две недели открылись Танцы. Первый день в гримерной Театра Кабуреньо я очень обрадовалась словам Мамехи, что на спектакль придут Председатель и Нобу. Накладывая макияж, я спрятала в платье носовой платок Председателя. Мои волосы сильно стянули шелковой лентой, потому что я должна была надевать разные парики. Увидев себя в зеркале без привычного обрамления из волос, я обнаружила некоторую угловатость лица, которую раньше не замечала. Может показаться странным, но, осознав, что не знаю форму своего лица, я сделала неожиданный вывод — в жизни не все так просто, как мы представляем.
Через час я уже стояла с другой начинающей гейшей, готовая к первому танцу. Нас одели в одинаковые красно-желтые кимоно, с оранжевыми поясами, расшитыми золотом, и мы напоминали солнечный свет. Раздались звуки барабанов, заиграли все сямисэны, и мы танцевали, словно нанизанные на одну нить бусы, — наши руки скрестились, веера раскрылись одновременно. Я поняла, что до этого никогда не чувствовала себя частью чего-то целого.
Закончив этот танец, я побежала сменить кимоно. Следующий танец под названием «Утреннее солнце на волнах» я исполняла одна. Он рассказывал о служанке, которая купалась по утрам в океане и полюбила дельфина. На мне было роскошное розовое кимоно с серым рисунком, а в руках я держала шелковые голубые нити, символизировавшие воду вокруг меня. Дельфина играла гейша по имени Умийо. Смена моих костюмов происходила так быстро, что у меня оставалось всего несколько минут на поклоны перед публикой. Мне удалось увидеть сидящих рядом Председателя и Нобу, причем Председатель отдал Нобу явно лучшее место. Нобу внимательно следил за происходившим на сцене, а Председатель, казалось, дремал. Прозвучала музыка, и я поняла: сейчас будет танцевать Мамеха. Я смотрела ее танец не больше пяти минут и тем не менее никогда не забуду впечатления, которое он на меня произвел. Большинство танцев школы Иннуэ связаны с той или иной историей. История этого танца «Придворный возвращается к своей жене» основывалась на китайской поэме о придворном, общающемся с женщиной из императорской семьи. Однажды его жена прячется рядом с дворцом, пытаясь выяснить, где ее муж проводит время. Наконец, она видит, как он прощается со своей любовницей. Но за ночь, проведенную на улице, она простужается, заболевает и вскоре умирает. Мамеха играла жену, умирающую от простуды, а гейша Конако — роль ее мужа, придворного. Я смотрела танец с того момента, когда придворный прощается с любовницей. Он изображает благодарность ей за проведенную вместе ночь, а затем идет навстречу восходящему солнцу, чтобы взять у него немного тепла для своей любимой. В этот момент начала танцевать Мамеха, невидимая мужем и любовницей.
То ли Мамеха так красиво танцевала, то ли сама история была очень трогательной, но меня переполнило чувство грусти, словно я сама оказалась жертвой этого ужасного предательства. В конце танца солнечный свет заполнил сцену, а Мамеха подошла к группе деревьев и начала танцевать сцену смерти. С этого момента было невыносимо грустно продолжать смотреть танец, да и мне следовало идти в гримерную и готовиться к следующему выходу. Во время каждого представления в течение следующего месяца я готовилась к своему выходу, вспоминая «Придворный возвращается к своей жене», пока не начинала слышать тихую мелодию грусти.
Однажды, в последнюю неделю представлений, мы с Мамехой задержались в гримерной, разговаривая с другой гейшей, и когда вышли из театра, уже никого не было. Но на улице водитель в форме выскочил из машины и открыл перед нами заднюю дверь. Мы хотели пройти мимо, но вдруг откуда-то появился Нобу.
— Нобу-сан, — сказала Мамеха, — я уже начала переживать, что вам больше не интересно общество Саюри. Каждый день в течение прошлого месяца мы надеялись, что вы объявитесь...
— Как вы можете жаловаться, что я заставляю вас ждать? Я уже жду вас около часа.
— Вы только что смотрели Танцы? — спросила Мамеха. — Саюри у нас стала звездой.
— Я не только что смотрел Танцы, — сказал Нобу. — Я ушел из театра уже час назад. За это время успел позвонить и отправить водителя купить кое-что для меня. — Нобу постучал в окно машины, и водитель передал ему крошечный пакет из серебряной фольги. Он повернулся ко мне, а я поклонилась и сказала, что очень рада его видеть
— Ты очень талантливая танцовщица, Саюри. Обычно я не делаю подарков просто так, — сказал он, — хотя бывают исключения. Возможно, поэтому Мамеха и другие гейши в Джионе не любят меня так, как других мужчин.
— Нобу-сан! — сказала Мамеха. — Как вы могли предположить такое?
— Я прекрасно знаю, что нравится гейшам. Пока мужчина дарит вам подарки, вы готовы терпеть любые глупости. Нобу протянул мне пакет.
— Нобу-сан, какие глупости, по-вашему, я должна терпеть? — спросила я.
Я хотела пошутить, но Нобу не понял.
— Разве я не сказал, что отличаюсь от других мужчин, — пробурчал он. — Если ты хочешь получить этот подарок, возьми его, пока я не передумал.
Я поблагодарила Нобу и приняла пакет, а он опять постучал в окно машины. Водитель выскочил из машины и открыл ему дверь.
Мы кланялись до тех пор, пока машина не скрылась за углом, после чего Мамеха повела меня в сад Театра Кабуреньо. Мы сели на каменную скамейку и раскрыли пакет, подаренный мне Нобу. В нем лежала крошечная коробочка, запакованная в золотую фольгу с названием дорогого ювелирного магазина. В коробочке лежал рубин размером с персиковую косточку, похожий на огромную каплю крови, переливающуюся на солнце.
— Я вижу, как ты волнуешься, — сказала Мамеха, — и очень рада за тебя. Но не радуйся слишком сильно. В твоей жизни, уверена, будут другие камни, много драгоценных камней, но у тебя никогда не появится больше такой возможности. Отнеси этот рубин в свою окейю и отдай его Маме.
Видеть этот прекрасный камень, то, как он отражает солнечные лучи, и представить Маму с ее болезненными желтыми глазами... Отдать камень ей равнозначно тому, что одеть барсука в шелка. Но, конечно, надо повиноваться Мамехе.
— Когда будешь отдавать ей камень, — продолжила она, — скажи как можно более ласково: «Мама, мне такой камень совсем не нужен, и я была бы рада, если бы вы приняли его. За эти годы я причинила вам слишком много беспокойства...» Но не говори больше ничего, иначе она сочтет тебя саркастичной.
Когда я позже сидела в своей комнате, пытаясь написать благодарственное письмо Нобу, мое настроение становилось все хуже и хуже.
Если бы Мамеха сама попросила у меня этот камень, я бы с удовольствием ей его отдала, но отдать его Маме! Мне очень нравился Нобу, и было неприятно, что его дорогой подарок достанется такой женщине. Если бы этот рубин подарил Председатель, я бы ни за что на свете не отдала его. Я закончила писать письмо и пошла к Маме в комнату, намереваясь поговорить с ней. Она сидела в полумраке, поглаживала свою собаку и курила.
— Что ты хочешь? — спросила она меня. — Я собираюсь послать сейчас кого-нибудь за чаем.
— Простите за беспокойство, Мама. Сегодня днем, когда мы с Мамехой вышли из театра, Президент Нобу Тощикацу ждал меня...
— Ты хочешь сказать, ждал Мамеху?
— Не знаю, Мама, но он вручил мне подарок. Это очень красивая вещь, но мне она не очень нужна.
Я хотела добавить, что буду рада, если она примет ее, но Мама не слушала меня. Она положила трубку на стол и взяла из моих рук коробочку, прежде чем я успела ей ее предложить. Я опять попыталась что-то объяснить, но Мама раскрыла коробочку, и рубин оказался в ее масляных пальцах.
— Что это? — спросила она.
— Это подарок от Президента Нобу. Я имею в виду Президента «Ивамура Электрик».
— Думаешь, я не знаю, кто такой Нобу Тощикацу?
Она встала из-за стола и прошла к окну, затем открыла бумажные жалюзи и посмотрела на рубин под лучами заходящего солнца. Она делала то же самое, что и я на улице, поворачивала рубин вокруг своей оси. Наконец, Мама закрыла жалюзи и вернулась к столу.
— Ты, наверное, неправильно поняла. Он попросил тебя передать его Мамехе?
— Мамеха в тот момент была рядом со мной.
Я видела, в голове Мамы происходило что-то, напоминавшее улицу в час пик, перегруженную транспортом. Она положила рубин на стол и начала набивать свою трубку. Каждый клубок дыма казался маленькой путаной мыслью, выпущенной в воздух. Наконец, она сказала мне:
— Итак, ты хочешь сказать, что Нобу Тощикацу интересуется тобой?
— Он несколько раз уделял мне внимание. После этих слов она положила трубку на стол, как будто говоря, что беседа становится более серьезной.
— Я не следила за тобой так пристально, как следовало бы, — сказала она. — Если у тебя были любовники, пора сказать об этом мне.
— У меня не было ни одного любовника, Мама.
Не знаю, поверила она мне или нет, но велела мне выйти. Я даже не успела предложить ей взять рубин, как велела мне Мамеха, и думала над тем, как завести об этом разговор. Но когда я посмотрела на стол, где лежал камень, она, должно быть, подумала, что я хочу забрать его. Не успела я открыть рот, как она зажала его в кулаке.
Наконец, это случилось, всего по прошествии нескольких дней. Мамеха пришла в окейю, провела меня в приемную и сказала, что торговля за мизуаж уже началась. Этим утром она получила сообщение об этом от хозяйки Ичирики.
— Я вынуждена сегодня вечером уехать в Токио, — сказала Мамеха. — Но я тебе не нужна. Ты узнаешь, если цена вырастет, потому что все уже началось.
— Не поняла, — сказала я, — что началось?
— Все, — сказала она и ушла, даже не выпив чаю. Она отсутствовала три дня. В первое время у меня начинало учащенно биться сердце при любом появлении служанки.
Два дня прошло без каких-либо новостей. На третий день Анти сообщила мне, что Мама хочет меня видеть у себя.
Я только поставила ногу на первую ступеньку, как услышала звук открывающейся двери, и в тот же момент выбежала Тыква. Она выбежала так, словно вода вылилась из ведра. Ее ноги едва касались лестницы, и где-то на полпути она вывихнула палец о перила. От боли она вскрикнула и обхватила палец другой рукой.
— Где Хацумомо? — спросила она. — Я должна найти ее.
— Мне кажется, тебе больно, — сказала Анти. — Ты хочешь найти Хацумомо, чтобы она сделала тебе еще больнее?
Тыква выглядела ужасно расстроенной, и, похоже, не только из-за пальца.
Но когда я спросила ее, что случилось, она убежала.
Мама сидела за столом и набивала трубку табаком, но, видимо, передумала курить и отложила ее в сторону. На верхней полке ее шкафа, рядом с бухгалтерскими книгами, стояли красивые часы в европейском стиле. Мама часто смотрела на них, но прошло несколько длинных минут, а она ничего не говорила. Я не выдержала и нарушила молчание.
— Извините за беспокойство, Мама, но мне сказали, вы хотели меня видеть.
— Доктор задерживается, — сказала она. — Мы подождем его.
Я представила, что она договорилась с Доктором Крабом о визите в окейю, чтобы обсудить детали моего мизуажа. Я не ожидала этого, и у меня от волнения заболел живот. Мама, пытаясь скоротать время, начала теребить Таку, которая быстро устала от ее внимания и тихонько зарычала.
Наконец я услышала, как служанка приветствует кого-то у входа, и Мама спустилась вниз по лестнице. Когда через несколько минут она вернулась, сопровождал ее вовсе не Доктор Краб, а более молодой человек с густыми серебристыми волосами и с кожаной сумкой через плечо.
— Вот девочка, — сказала ему Мама. Я поклонилась молодому доктору, он ответил мне поклоном на поклон.
— Госпожа, — сказал он Маме, — где мы будем?..
Мама сказала ему, что лучше всего в этой же комнате, и по тому, как она закрыла дверь, я поняла: должно случиться что-то неприятное. Она начала развязывать мой пояс и раскладывать его на столе. Затем сняла с моих плеч кимоно и повесила его на вешалку в углу, оставив меня в желтом нижнем платье. Я из последних сил старалась сохранять спокойствие. Но в следующий момент Мама начала развязывать пояс, закрепляющий мое нижнее платье. Мне не удалось удержаться от попытки отстранить ее руки, но она отбросила мои руки так же, как это делал Барон.
Сняв пояс, она принялась за кошимаки, напомнив мне опять о случившемся в Хаконэ. Мне это очень не понравилось, правда, вместо того чтобы снять мое платье, Мама подняла его и велела мне лечь на циновку.
Доктор склонился над моими ногами. Мамеха рассказывала мне совсем немного о мизуаже, но мне показалось, стоило бы знать немного больше. Неужели торговля завершена, и этот молодой доктор стал победителем?
А как же Доктор Краб и Нобу? Я подумала, что Мама, наверное, сознательно саботирует план Мамехи. Молодой доктор раздвинул мои ноги и коснулся их рукой, мягкой и приятной, как рука Председателя. Я чувствовала себя настолько униженной, что хотела закрыть лицо, а затем у меня возникло желание свести ноги вместе, но я побоялась, как бы это не осложнило задачу и не растянуло процедуру. Поэтому я лежала с закрытыми глазами, стараясь ровно дышать. В какой-то момент мне показалось, что сразу две руки доктора находятся между моими ногами, но наконец он убрал руки и накрыл меня моим платьем. Когда я открыла глаза, он вытирал руки.
— Девушка нетронута, — сказал он.
— Это хорошая новость! — воскликнула Мама. — А будет много крови?
— Там совсем не должно быть крови. Я осмотрел ее только визуально.
— Нет, я имею в виду во время мизуажа.
— Не могу сказать. Думаю, обычное количество крови.
Когда молодой человек с серебристой шевелюрой ушел, Мама помогла мне одеться и велела сесть за стол. Потом она без предупреждения схватила меня за мочку уха и дернула так сильно, что я закричала. Она, продолжая держать меня за ухо, придвинула мою голову к своей и сказала:
— Ты очень дорогой товар, маленькая девочка. Я недооценивала тебя, но, к счастью, ничего не случилось. Имей в виду, я буду внимательно следить за тобой в будущем. Мужчины станут дорого платить за то, что они хотят от тебя. Понимаешь?
— Да, госпожа! — сказала я. Правда, я бы сказала «да» в любом случае, учитывая то, как сильно она оттягивала мне ухо.
— Если ты бесплатно дашь мужчине то, за что он должен платить, я выгоню тебя из окейи. Ты получишь деньги и отдашь их мне. Я имею в виду не только это.
Тут Мама потерла одной рукой большой палец другой руки.
— Мужчины будут платить за это, — сказала она. — Но они также готовы платить только за разговоры с тобой. Если я узнаю о твоих тайных встречах с каким-нибудь мужчиной, даже если вы только разговариваете... — закончила она свою речь и еще раз сильно дернула меня за ухо.
Я с трудом перевела дыхание и, когда почувствовала, что могу говорить, сказала:
— Мама... я не сделала ничего, что могло бы вас рассердить!
— Еще нет. Если ты разумная девушка, то никогда и не сделаешь.
Я хотела уйти, но Мама велела мне остаться. Она набила трубку, прикурила ее и сказала:
— Я приняла решение. Твой статус в окейе изменится. Меня обеспокоили ее слова, и я начала что-то говорить, но Мама прервала меня.
— Мы назначим церемонию на следующую неделю. После этого ты станешь моей дочерью, как будто я родила тебя. Я приняла решение удочерить тебя. Однажды окейя станет твоей.
Я не знала, что на это сказать, и многое из произошедшего потом не помню. Мама продолжала говорить, рассказывая мне, что, став дочерью окейи, я перееду в большую комнату, которую сейчас делят Хацумомо и Тыква, а они займут мою маленькую комнату. Я слушала вполуха, пока, наконец, не поняла, что, став дочерью окейи, мне уже не придется бороться с Хацумомо. К такому итогу должен был привести план Мамехи, но я до конца не верила, что это когда-нибудь произойдет. Мама продолжала говорить, а я смотрела на ее бледные губы и пожелтевшие глаза. Скорее всего, она неприятная женщина, но, будучи дочерью этой неприятной женщины, я оказывалась вне досягаемости Хацумомо.
Неожиданно дверь отворилась, и вошла Хацумомо.
— Что ты хотела? — спросила Мама. — Я занята.
— Выйди, — сказала она мне. — Я хочу поговорить с Мамой.
— Если ты хочешь поговорить со мной, — сказала Мама, — то можешь спросить Саюри, не будет ли она любезна покинуть мою комнату.
— Окажи, пожалуйста, любезность, Саюри, покинь комнату, — саркастически сказала Хацумомо.
И впервые в жизни я ответила ей, не страшась наказания.
— Я уйду, если мне скажет об этом Мама.
— Мама, не будете ли вы так любезны заставить Маленькую Госпожу Дурочку оставить нас наедине? — сказала Хацумомо.
— Не надоедай! — сказала ей Мама. — Входи и говори, что ты хочешь.
Хацумомо это не понравилось, но она вошла и села за стол посредине между Мамой и мной, достаточно близко, чтобы я могла почувствовать запах ее духов.
— Бедная Тыква сейчас прибежала ко мне очень расстроенная, — начала она. — Я пообещала ей поговорить с вами. Она сказала мне очень странную вещь, будто вы переменили свое решение.
— Не знаю, что она имела в виду. Но в последнее время я не меняла своих решений.
— Я ей сказала то же самое, что вы никогда не забираете свои слова обратно. Но думаю, будет лучше, Мама, если вы сами скажете ей об этом.
— Скажу о чем?
— Что вы не изменили своего решения удочерить ее.
— Откуда взялась эта идея? Я никогда не собиралась удочерять ее.
Мне было очень тяжело слышать это, потому что я вспомнила Тыкву, сбегающую по лестнице в слезах... Неизвестно, как сложится ее жизнь дальше. Хацумомо сидела с улыбкой, делавшей ее похожей на дорогую фарфоровую статуэтку, но Мамины слова подействовали на нее, как удар камнем. Она с ненавистью посмотрела на меня.
— Так значит, это правда! Вы собираетесь удочерить ее? Вы разве не помните, Мама, как говорили, что собираетесь удочерить Тыкву? И просили меня сообщить ей эту новость
— Меня не волнует, что ты говорила Тыкве. Кроме того, ты плохо справлялась с обязанностями старшей сестры. Сначала все шло хорошо, но затем...
— Вы обещали, Мама, — сказала Хацумомо тоном, испугавшим меня.
— Не смеши! Ты знаешь, я годами наблюдала за Саюри. Почему я вдруг должна удочерять Тыкву?
Я прекрасно знала, что Мама лжет. Она зашла так далеко, что повернулась ко мне со словами:
— Саюри-сан, когда я впервые заговорила с тобой об удочерении? Наверное, уже год назад?
Если вы когда-либо видели кошку-маму, обучающую своего котенка охотиться, видели, как она берет беспомощную мышку и раздирает ее, вы поймете, что Мама предоставляла мне возможность научиться быть такой же, как она. Все, что от меня требовалось, — солгать и сказать: «Да, Мама, вы много раз затрагивали этот вопрос!» Это был бы мой первый шаг к тому, чтобы однажды самой стать желтоглазой старой женщиной, живущей в унылой комнате с бухгалтерскими книгами. Я опустила глаза на циновку, стараясь не видеть ни ту ни другую, и сказала, что не помню.
Лицо Хацумомо от злости покрылось красными пятнами. Она направилась к двери, но Мама остановила ее.
— Через неделю Саюри станет моей дочерью, — сказала она. — За это время тебе нужно научиться относиться к ней с уважением. Когда пойдешь вниз, попроси одну из служанок принести чай мне и Саюри.
Хацумомо слегка поклонилась и вышла.
— Мама, — сказала я, — мне очень неудобно служить причиной такого количества проблем. Уверена, Хацумомо неправильно понимает ваши намерения в отношении Тыквы, но... Разрешите задать вам вопрос? Возможно ли удочерить одновременно Тыкву и меня?
— О, ты теперь разбираешься в бизнесе? — спросила она. — Ты хочешь рассказать мне, как вести дела в окейе?
Через несколько минут появилась служанка с подносом, на котором стояли чайник и чашка, не две чашки, а только одна. Мама сделала вид, что не заметила этого. Я налила ей чай, и она начала пить его, внимательно изучая меня своими желтоватыми глазами.
Глава 24
Когда Мамеха вернулась в город на следующий день и узнала о решении Мамы удочерить меня, она обрадовалась, но не так, как я ожидала. Она кивнула и осталась удовлетворенной, но не улыбнулась. Я спросила, может, что-то происходит не так, как она планировала.
— О нет, торговля между Доктором Крабом и Нобу продолжается, как я и надеялась, — сказала она мне, — и окончательная цифра представляет собой довольно значительную сумму. Когда я узнала это, ты сообщила, что госпожа Нитта собирается удочерить тебя. Чего еще можно желать?
Это то, что она сказала. Но правда, которую я узнавала постепенно в течение нескольких лет, оказалась другой. Прежде всего торговля шла вовсе не между Доктором Крабом и Нобу. Она вылилась в соперничество между Доктором Крабом и Бароном. Могу представить, что при этом чувствовала Мамеха. Именно поэтому она неожиданно охладела ко мне на некоторое время и не рассказывала всю правду.
Это не значит, что Нобу не участвовал в торгах. Он боролся за мой мизуаж, но только в течение нескольких дней, пока сумма не перевалила за восемь тысяч йен. Он перестал участвовать в этой борьбе вовсе не потому, что цена для него стала слишком высокой. Мамеха с самого начала знала о его возможности заплатить практически любые деньги, если бы он захотел. Проблема, которую Мамеха не предвидела, заключалась в том, что у Нобу был не более чем праздный интерес к моему мизуажу. Только определенный тип мужчин тратит свое время и деньги на охоту за мизуажем, и, как оказалось, Нобу не из их числа. Несколько месяцев назад, как вы помните, Мамеха предположила, что ни один мужчина не станет поддерживать отношения с пятнадцатилетней начинающей гейшей, если его не интересует мизуаж. Именно во время этого разговора она сказала мне: «Можешь не надеяться, что его привлекла беседа с тобой».
Продолжение
|
