Тогда я еще больше осознала, какая, однако, чудная страна Америка. В Японии все тотчас стали бы о нас судачить, тогда как в Америке, можно с кем-то пойти перекусить или позволить отвезти себя на машине. Никто не посчитает это предосудительным.

   В Японии подобное невозможно. Почему, спрашивается?

   Благодаря содействию профессора Винсента я теперь преподавала еще раз в неделю в Техасском государственном университете, но из этих доходов я не смогла бы выделять деньги для посылки в Японию.

   В Далласе был преуспевающий японский ресторан, в котором я получила место заведующей. Это был довольно крупный ресторан с более чем десятком официанток. Все служащие принадлежали к некой буддийской секте и даже перед посетителями обращались друг к другу посредством своих религиозных титулов. Кроме того, они громко, не стесняясь присутствия гостей, говорили о своих собраниях. Их манера поведения отличалась крайней фамильярностью, и даже по отношению ко мне они вели себя грубо. Все они были падчерицами войны. Этих так называемых падчериц войны в Америку прибыла не одна тысяча.

   Женщины, которым сейчас за семьдесят, представляют собой падчериц Второй мировой войны, нынешние пятидесятилетние – падчериц корейской войны, а сорокалетние падчерицы очутились здесь после войны во Вьетнаме. Все они – живая история войн, что вела Америка.

   Первые падчерицы войны знали английский язык лишь на слух. Однако те женщины, что решились выйти замуж за американцев и перебрались в Америку, должны были учить английский язык. Некоторые учились говорить правильно, изучая грамматику, но, поскольку большинство осваивали язык на слух, жены техасцев говорили с техасским акцентом, жены выходцев из Италии – с итальянским, а жены испанцев и латиноамериканцев – с испанским говором. Было очень забавно это слышать.

   «Last night me go to movie with husband» («Прошлой ночью мне ходить в кино с мужем») или «Теп-commenden, bery goo movie» («Десяповедей, нисяго кино»), – говорила одна. «Нисяго» я еще как-то понимала, но что это был за фильм «Десяповедей», мне было неясно. По звучанию он походил на мексиканский фильм. Я посмотрела афишу и поняла, что речь шла о «Десяти заповедях».

   Когда гостям подавали скияки, которые готовились прямо за столом, они громко требовали «лини-тель» (Ekistenschen Кот). Та, к кому обращались, сказала, что «линителъ» находится в такой-то нише. Здесь имелся в виду удлинитель (англ, extension cord), требуемый для приготовления скияки за столом…

   Грубое поведение официанток злило меня. Я старалась украшать токонома настенным свитком и икебаной, но они отставляли жаровню для скияки в нишу и с грохотом, буквально через головы посетителей, ставили тарелки на стол. Как женщине, строго воспитанной в «мире цветов и ив», мне было невыносимо видеть, как гостям через голову подается еда.

   Никого особенно не воодушевило мое предложение при подаче блюд становиться на колени. Поскольку само чудесное помещение с татами, крепдешиновыми подушечками для сидения, обтянутыми бумагой раздвижными дверями и гравюрами оформлял японский плотник, подобное неуклюжее обслуживание, которое могло бы сойти для какого-нибудь кафетерия, мне было крайне неприятно. Ведь цены здесь были почти в три раза выше, чем в обычном американском ресторане. Владелец нашего ресторана настоял на том, чтобы все официантки правильно завязывали оби на своих кимоно. Когда прислуга держала рот закрытым, то официантки вполне сходили за японок. Все они без исключения вышли замуж за американских солдат, и их семьи, разумеется, состояли из американцев, так что сами тоже хотели по возможности походить на американок. Но как они ни старались, у них были трудности с языком и манерами. Я же раздражала их тем, что наряду с хорошим владением английской речью умела правильно говорить по-японски и знала, как себя вести.

   Владельцы ресторана принадлежали ко второму поколению переселившихся сюда японцев.

   В романе Стейнбека «Гроздья гнева» во время урожая и при строительстве плотины собираются сотни поденщиков, еда которым в лагерь доставляется на грузовике. Женщины и дети помогают распределять еду. Подобным образом и владельцы ресторана получали много заказов, и начинать работать приходилось уже с ночи. Но благодаря этому они заработали много денег и стали миллионерами.

   Из всех японцев второго поколения, что я знала в Америке, они оказались наиболее дельными. У них в Хьюстоне и в трех других техасских городах были филиалы, которыми управлял кто-то из их детей. Они оказались очень дальновидными, ибо открыли в ту пору – задолго до японского бума – первые японские рестораны.

   Мне было крайне жаль, что профессор Винсент уехал в Мексику. Он приглашал меня с собой, но тогда бы я не смогла вернуться обратно. Мне представлялось, что если я поеду с ним сейчас в Мексику, то наверняка однажды выйду за него замуж, но я любила Америку, и мне еще хотелось многое сделать… Поэтому приходилось расставаться.

   Накануне отъезда студенты и преподаватели устроили в честь его прощальный ужин, и я преподнесла ему платок, где была нанесена японская гравюра – он очень любил японские гравюры (он мог поместить платок в раму и использовать в качестве настенного украшения), – и японский танцевальный веер. Я была тронута, заметив в его серо-зеленых глазах слезы…

   Три года спустя он умер в Мексике от опухоли мозга. В моей памяти он так и остался чудесным, умным и к тому же красивым мужчиной.

   Но вернемся к моей работе. Управление японским рестораном не было моим главным занятием. Основная моя деятельность была связана с преподаванием в университете. Поскольку у меня не было докторской степени, я могла работать лишь в качестве внештатного преподавателя. Я рассказывала, например, о хайку Тиё из Kara:

Я встаю и ложусь

В беспокойстве —

Слишком велика москитная сетка.

   Это хайку, как известно, она сочинила, когда овдовела. Прежде всего я рисую на доске японскую москитную сетку, ибо в Америке такого рода сеток нет. Когда мы были в Индии, то, естественно, пользовались москитными сетками, которые накрывали кровать, отличными от тех, что были в Японии. У нас раньше применялась большая сетка величиной примерно в четыре татами, которая в принципе предназначалась для всей спальни.

   Для двоих такая сетка вполне подходила, но когда умер ее муж, женщина лежала под ней одна. Она целую ночь ворочалась и спрашивала себя, почему сетка ей кажется такой большой. Когда я объясняла, каким образом в стихотворении выражена скорбь потерявшей мужа супруги, некоторые студентки даже плакали.

   А вот другое известное хайку:

   За ночь вьюнок обвился Вокруг бадьи моего колодца… У соседа воды возьму1.

   Здесь повествуется о впечатлительности женской натуры. В Америке не знают, что такое колодезная бадья, поэтому я опять рисую на доске.

Я также знакомила слушателей со стихотворениями вака, к примеру, сочиненными поэтессой Оно-но Комати:

Думала все о нем

И нечаянной дремой забылась.

И тогда увидала его.

О, постичь бы, что это сон, —

Разве бы я проснулась?

   Так чувствовать могут только женщины.

   Еще я преподавала музыку. На другом отделении готовили оперных певцов, дирижеров и постановщиков опер. Там я читала лекцию об опере «Мадам Баттерфляй», Когда девяносто пять лет назад Пуч-чини приступил к написанию японской оперы и расписывал роли, он никогда не слышал японской музыки. Хотя в Италии жило много китайцев, но японцев там почти не было.

   Один приятель посоветовал ему обратиться в японское посольство в Риме, и тот из миланского предместья отправился в Рим. Когда он объяснил суть дела послу Ояма Дзёсукэ, тот позвал свою жену и попросил ее сыграть композитору японскую музыку. Хисако, его супруга, принесла сядшсэн и стала играть. Пуччини пришел в восторг и всю ночь записывал музыку на бумагу. На его удачу, жена посла оказалась гейшей.

   По этой причине я на свою лекцию о «Мадам. Баттерфляй» приносила сямисэн. Сами разъяснения о том, как зарождалась музыка оперы, я подкрепляла собственной игрой.

   В первом действии на сцену выходит мадам Баттерфляй и рассказывает о своей жизни лейтенанту Пинкертону и консулу Шарплессу под мотив «Эти-гоДзиси» («Танец льва провинции Этиго»).

   Кроме того, Пуччини в неожиданных местах переработал некоторые пьесы для сямисэна, к примеру, в сцене после свадьбы это «О-Эдо Нихонбаси» («Японский мост в Эдо»), во втором акте это «Сакура» («Вишня») и «Миясан Миясан» («Принц, принц») и в третьем акте это «Каппорэ».

   Поскольку я свои разъяснения дополняла игрой пьес на сямисэне, они встречали восторженный прием не только у оперных певцов, но и у будущих постановщиков и дирижеров.

   С университетской точки зрения я была очень гибким и многосторонним преподавателем.

   Часто в Америку читать лекции приезжали образованные преподавательницы и высокопоставленные женщины-ученые, посылаемые министерством культуры. Чаще всего это были солидные, степенные дамы средних лет в очках с такими толстыми стеклами, как дно молочной бутылки, и в темно-синих костюмах. Я же придерживалась иного вкуса, ибо носила нежно-розовое выходное кимоно, высоко зачесывала волосы и украшала их. Американцы знали толк в красоте. Поэтому меня как японскую преподавательницу охотно принимали все университеты.

   В отличие от Японии в Америке высшее образование не имеет самодовлеющего значения, и на первое место выходят личные достижения.

   Неважно, изучала ли я в женском университете английскую литературу или получила образование симбаси-гейши – главное, чтобы мои лекции были интересные и поучительные.

   Однако моя преподавательская деятельность не ограничивалась высшими учебными заведениями.

   В начальной школе я учила оригами, а в средней – изготовлению кукол (мы делали куклы из американских бельевых прищепок и бумаги). Особенно удавалась мне работа с умственно отсталыми детьми. Все удивлялись этому. То, что дети испытывали ко мне такое доверие, поражало даже меня. Во всех учреждениях, где я добровольно трудилась, считали, что еще не было учительницы, которую бы так любили дети, и меня часто спрашивали, в чем мой секрет. И это меня очень радовало.

Тэппанъяки в Джорджии

   После отъезда профессора Винсента в Мексику я почувствовала себя очень одинокой.

   Куда теперь отправиться дальше? Я решила ехать в Джорджию. В Атланте, крупнейшем городе штата Джорджия, жила одна супружеская чета, мои знакомые и весьма примечательные люди. Он был художником, сам родом из Италии, жена же была американкой. Я познакомилась с ними вскоре после своего приезда в Америку на японской ярмарке в Виннипеге, где я выступала с японским танцем и играла на сямисэне. Эти выступления организовал торговый дом Hudson Bay, чтобы в какой-то мере представить канадцам, которые в то время не проявляли еще никакого интереса к Японии, японскую культуру. Куратором выступило японское генеральное консульство. Я встречалась с супругами один раз, но мы обменялись фотографиями, и они писали мне из Атланты. Они от всего сердца приглашали меня к себе, если представится такая возможность. Эти слова на долгие годы запали мне в душу.

   Даже в этом отношении Америка разнится от Японии.

   В Японии бытует выражение «О-тядзукэ из старого города» (простите великодушно, дорогие кио-тосцы), которое относится к приглашениям, делаемым исключительно ради красного словца.

   Всякому ради приличия говорят: «Будете в Киото, обязательно к нам заходите». Если же приглашенный действительно к ним приходит, то хозяева сетуют на незваного гостя.

   Когда посетитель собирается уходить, ему говорят: «Как, вы уже нас покидаете? Отведайте еще о-тя-дзукэ». В переносном смысле это означает, что ему следует еще поесть с хозяевами, но если гость вообразит, что ему следует остаться, он глубоко заблуждается.

   «Какая наглость! Он действительно остался поесть», – будут злословить за его спиной. Для всей Японии характерна подобная дурная привычка.

   В Америке приглашают исключительно тогда, когда хозяева действительно хотят пригласить того или иного человека. Чтобы ради проявления приличия приглашать кого-то к себе, этого там нет.

   Во всяком случае, для этой супружеской пары я всегда была долгожданной гостьей. Он как художник был достаточно известен (рисовал исключительно птиц), сами же жили в чудесной долине. В последнее время там выросло много домов, и местность стала напоминать собой городской пейзаж. Но десять лет назад окрестности Атланты еще сохраняли сельский вид.

   Дом супругов представлял собой строение серого цвета, где справа от прихожей находилась зарешеченная терраса, по которой летали птицы со всего света. Поскольку там было много места, они могли беспрепятственно кружиться в воздухе. Особенно прекрасны были фазаны из Малайзии и индийские павлины. Художник разрисовывал многие дома в Атланте – банки, университет, музеи, – украшая их разноцветными изображениями водоплавающих птиц, которые скользили по поверхности чудесного озера, или же птиц, парящих в голубом небе. От выходивших из-под его кисти птиц, растений, лугов, водных и небесных просторов веяло романтикой.

   Когда я обратилась к матери художника, восьмидесятипятилетней женщине, с единственными известными мне итальянскими словами: «Сага, сага mamma mm», она обняла и поцеловала меня.

   Я могла некоторое время ночевать в этом доме среди покоя окружающей долины. Супруги помогли мне устроиться читать раз в неделю лекции в университете Джорджии.

   Кроме того, мне удалось получить работу в цветочном магазине на первом этаже гостиницы Regency Hotel. Я приглянулась его владельцу и показывала, как следует составлять простые и свадебные букеты. Помимо него, там работал цветоводом добродушный старик, который научил меня, как делать цветочные украшения для церкви или цветочные композиции для столов.

   Кроме университета Джорджии, я работала еще в колледже Айви (Ivy College).

   Поскольку цветочный магазин в гостинице был особенно загружен заказами по субботним и воскресным дням, я работала и по выходным. До сей поры я лишь была знакома с правилами композиции цветов в стиле корю в икебане, но теперь впервые узнала все об использовании зеленой клейкой ленты и провода или кружев с лентами при завязывании букетов, что существенно обогатило мой прежний арсенал. Эти накопленные знания до настоящего времени верно служат мне.

   Я часто повторяю, что моя жизнь напоминает снежный ком. Чем дольше и дальше он катится, тем больше снега остается на нем, который защищает то, что внутри. Каждый слой так или иначе полезен. Куда бы меня ни завела судьба, мне везде улыбается удача.

   Однажды я встретила миссис Чжао, китаянку, которая владела рестораном тэппанъяки как раз напротив нашего цветочного магазина. Вначале я иногда ходила туда со своим работодателем обедать и, похоже, понравилась китаянке. Этому способствовало то, что мой хозяин хвалился мной.

   Миссис Чжао изучала философию в Калифорнийском университете. Они были разлучены с мужем пятнадцать лет. Он жил в Пекине, а она в Гонконге. Тогда невозможно было покинуть коммунистический Китай, и миссис Чжао жила в постоянной тревоге за мужа. Кроме того, у матери мистера Чжао больше никого не было, поэтому миссис Чжао заботилась о ней. Когда супруги вновь соединились, они, рискуя жизнью, бежали в Америку. Семейство Чжао (включая мать) трудилось как проклятое, пока им удалось открыть ресторан тэппанъяки, который принес им удачу. Все семь официанток были американками. Миссис Чжао хотела, чтобы я непременно работала у них. Мои лекции в университете читались лишь раз в неделю. В другие дни я работала в цветочном магазине и поскольку после пяти была свободна, то еще успевала помочь миссис Чжао в ресторане.

   Нож для тэпланъяки хорошо режет и не кажется тяжелым в работе, когда к нему привыкаешь. Я была известна тем, что, приготавливая тэлпанъяки, высоко завязывала рукава кимоно розовыми плетеными тесемками. Техасская говядина была столь же нежна и вкусна, как и мясо из Кобэ, и мой столик чаще всего заказывали.

   Креветки я окропляла лимонным соком, и если другие резали паприку большими кусками, то я нарезала ее тонкими кольцами и украшала морковью в виде цветов сливы. Я много выдумывала. Поэтому у меня не было отбоя от посетителей, и все большее их число хотело попасть за мой столик, хотя ждать приходилось два часа. Чета Чжао была в восторге. По воскресным дням я делала матери мистера Чжао массаж Тайтай.

   Поскольку было слишком далеко ездить из дома, расположенного в долине, в город, миссис Чжао пустила меня к себе. У меня была чудная, размером в шесть татами, комната с кроватью и мебелью в китайском стиле, и супруги Чжао не брали с меня плату за жилье. Миссис Чжао даже отвозила меня в университет на машине. Цветочный магазин располагался как раз напротив ресторана.

   В ту пору я зарабатывала достаточно много денег, на которые позже приобрела в Нью-Джерси небольшой дом и могла ездить в Японию. Кроме того, я радовалась тому дружескому, сердечному участию, которым меня здесь окружили.

   Когда я проработала в ресторане некоторое время, обо мне осведомилась одна представительная пожилая чета. Это были супруги Харрис. Оказывается, они прочитали обо мне в газете. В статье рассказывалось о постановке пьесы «Сновидение соловья», консультантом которой была я. Этот мюзикл для детей шел с большим успехом в далласском Колизее. Упоминалось, что порекомендовала меня театральной школе в Далласе известная английская киноактриса Грир Гарсон (Greer Garson).

   Однажды на приеме у профессора Винсента – я тогда преподавала в Далласском университете – меня представили супругам Фергюсон. Он был крупнейшим строительным подрядчиком в Техасе, а его жена была не кто иная, как киноактриса Грир Гарсон.

   Супруги Харрис (он был ректором Майамского университета) бережно хранили статью об этой постановке. Они после войны три года жили в Киото, и мы непринужденно обменялись воспоминаниями о древней императорской столице. Они пригласили меня преподавать в Майамском университете.

   Уже давно меня неодолимо тянуло во Флориду, и поэтому я сразу согласилась. Так с помощью супругов Харрис я очутилась в Майами.

Сямико, кошка

Флориде неведома зима.

   Поэтому у многих обеспеченных людей из более холодных мест вроде Нью-Йорка, Вашингтона и Бостона есть во Флориде летние резиденции. Пожилые люди копят деньги ради этого земного рая и, выйдя в отставку, отправляются со своими сбережениями и государственной пенсией во Флориду. Там они каждый день катаются на лодке, рыбачат или играют в гольф. Почти все люди средних лет мечтают об этом. Будучи сама выходцем из Японии, где четко видна смена всех четырех времен года, я решила жить в местах, где круглый год тепло.

   Город Майами-Бич почти не отличается от японского курортного местечка Атами, лишь значительно его обширней. На побережье тянутся друг за другом сотни дорогих отелей.

   Сзади располагаются еще сотни небольших отелей. Когда кажется, что вот он конец, за ближайшим углом обнаруживаешь еще больше отелей. Картина просто неописуемая. Все большие гостиницы имеют свой пляж (куда могут ходить только постояльцы). Между гостиницами теснятся рестораны, лавочки и коктейль-бары.

   В Parrot Jungle (джунгли попугаев) полно попугаев, выкидывающих всякие штучки. Кроме того, есть еще Monkey Jungle (джунгли обезьян) и змеиная ферма. Самым интересным для меня оказался аквариум, где свои трюки показывали три дельфина. Дельфины даже целовали свою миловидную наставницу.

   Если уж я, взрослая, была в таком восторге, то что говорить о детях! Мне так хотелось бы пригласить хоть раз сюда всех японских ребятишек. Замечательным был и сад с попугаями. Местная знаменитость умела даже ездить на роликовых коньках и велосипеде…

   В тихом университетском квартале я купила дом, откуда пешком можно было добраться до университета. Благодаря этому я ежемесячно платила меньше по сравнению с тем, во что бы мне обошлась арендная плата. Рассрочка давалась на тридцать лет, что было очень удобно.

   Я взяла к себе нескольких японских студенток. Одна в доме с большим садом я чувствовала бы себя одиноко. У меня постоянно бывала молодежь, и я позволяла тем, у кого не было средств, переезжать ко мне, лишь бы не жить одной. Так что выигрывали все. Сегодня такой дом стоит в пять или шесть раз дороже, но в ту пору (1970) мне он обошелся в пять тысяч долларов.

    Дом состоял из четырех комнат и солнечной террасы, которую прозвали Florida Room. Вокруг был большой сад с деревьями манго и лимонниками. Терраса была закрыта постоянной сеткой от мух, и ночью там можно было спать и видеть небо. Зрелище великолепное. Впрочем, дом пришелся мне по душе, я ощущала себя как в раю.

   Когда я клала плоды манго, собранные в саду, в холодильник, они получались особо вкусными, напоминая хурму, а аромат был как у благовоний. В тресковый или куриный суп я всегда добавляла сок лимона, что придавало супу изумительный вкус. Поскольку Флорида со всех сторон окружена морем, там не переводилась свежая и недорогая рыба, особенно тунец и скумбрия. Похоже, там попадалось в сети и много фахака, но эта рыба здесь считалась несъедобной.

   На третий день после моего переезда случилось нечто особенное. Как и принято в жаркой местности, входная дверь была сделана из противоударного стекла и скорее походила на широкие жалюзи. Когда я проснулась около шести утра, то за стеклянной дверью увидела тень кошки. Через щель удалось разглядеть, что она в одиночестве сидела на площадке перед дверью. Чья она могла быть? Стоит пустить кошку в дом, затем от нее не отделаешься. Поэтому я наказала Тэцуко, жившей у меня, чтобы та ни под каким предлогом не пускала ее в дом.

   Но кошка не уходила. Откуда она только взялась? Во всяком случае, это создание не походило на бездомную кошку, поскольку была достаточно ухожена. У нее была шерсть белого, серого и черного цветов и светлые глаза. Наши остатки со стола вроде тэмпура, отварного шпината, козельца с соевым соусом и прочего она с жадностью проглотила. Хотя мы ее не пускали внутрь, она денно и нощно не покидала своего места у двери. Очевидно, она и спала там.

   Мы жили на семьдесят шестой улице. На семьдесят седьмой проживала датская супружеская пара с двумя детьми, ходившими в среднюю школу. С ними жила еще бабушка. Эта семья обожала кошек, которых у них было пять. Кошка, что не отходила от порога нашего дома, принадлежала им. Я каждый день пыталась отправить ее домой, ставя там, чтобы она видела, тарелку с ее любимым кошачьим кормом.

– Если ты останешься здесь, ты не получишь ничего, кроме остатков тэмпура и козельца. Беги-ка домой!

Однако кошка равнодушно смотрела на меня и не двигалась с места. На четвертый день она была все там же.

– Какая ты неразумная кошка! Если ты не послушаешься, я сделаю из тебя сялшсэн, – ругалась я. (сямисэн обтягивают кошачьей шкурой).

   С той поры жившие у меня студенты, а также мои соседи стали звать кошку Сямико, так как из нее чуть было не сделали сямисэн.

   Сямико действительно была необычной кошкой, поскольку, похоже, сама не знала, что является кошкой. Однажды утром я пошла в супермаркет, находившийся в трехстах метрах от дома. Всякий раз, когда я уходила, Сямико сидела на своем привычном месте и при виде меня мяукала. Когда же я пошла к магазину, она побежала вслед за мной. Тэ-цуко, сопровождавшая меня, удивилась, что Сямико увязалась за нами.

– Она сейчас вернется, – сказала я, и мы поспешили в супермаркет за покупками.

– Смотри, Сямико все еще здесь, – неожиданно сказала Тэцуко.

Сямико сидела перед входом и ждала нас. Хотя я не терпела кошек, но эта мне понравилась.

На обратном пути мы встретили датчанку, которая, улыбаясь и размахая руками, подбежала к нам.

– Ее звать Пинки, она больше не отзывается на это имя и не ест из миски кошачий корм. Должно быть, стала японской кошкой, – шутила она.

   Кошачий корм, что она получала в датской семье, был очень дорогим. Хоть он и был значительно аппетитней – с мясными, рыбными добавками или со спагетти с рисом, – она тем не менее предпочитала наши объедки…

   Японские студенты, пять юношей и пять девушек, постоянно жившие у нас, учились в Майам-ском университете и в одном из местных колледжей. Поскольку окрестности Майами усеяны чудесными пляжами, в свободное время все на автобусе или на своей машине отправлялись за город. Если они оставались там на ночь, то посылали открытки, где всегда просили передать привет Сямико.

   Так наша Сямико стала широко известна не только среди американцев, но и у японцев.

   Когда я продавала дом, то попросила своих преемников заботиться о Сямико, но возможно, что после моего отъезда она вернулась к прежним хозяевам.

   Студенческие праздники в университете доставляли огромное удовольствие.

   Мы организовывали лоток, где торговали жаренной на вертеле курятиной – якитори, а Тэцуко и еще три девушки в кимоно, с повязанными высоко красными бантами рукавами и в красных фартуках продавали еще тэмпура и скияки на бумажных тарелках по двадцать пять центов.

   Все студенты покупали лакомства своей страны: иранские студенты – истекающие жиром шашлыки, таиландские учащиеся – тайские блюда, кубинцы – паеллу, когда подается горячий рис с моллюсками, мясом и овощами, а китайцы – лапшу.

   К японскому лотку многих привлекал аромат куриных окорочков. На студентах верхнее кимоно, и все стараются, как могут. Выручка идет университету. Японский лоток пользуется наибольшим спросом. Я готовлю еду и созываю покупателей.

– Japanese food, very delicious^. – звенит голос юного Кирахары, чье крепкое тело облегает кимоно.

– Twenty five cents, twenty five cents2] – надрывается Ёсии, продающий жаренную на вертеле курятину.

   Три ночи напролет я была занята тем, что шила верхнее кимоно для ребят и красные фартуки для девушек. Все девушки носили мои кимоно. Мы славно отдохнули.

   Я вошла во вкус и приняла участие в торжестве, что было устроено в колледже. Спешно с Тэцуко и Мицуэ я разучила танец под песню «Гион Коута», где я сама танцевала Окити. Два студента из Осаки показывали различные приемы дзюдо.

После такого вступления наши блюда шли нарасхват.

Тогда же случилась одна забавная история.

   Нобуко была очень красивой студенткой. Рукава ее тоже были высоко завязаны, и она непрерывно жарила тэмпура. Естественно, накапливалась усталость, так что мы подменяли друг друга каждые полчаса.

   Молодежь отправилась к лоткам с таиландской едой и шашлыками. Я осталась сторожить наш лоток, тогда как Тэцуко с Мицуэ пошли кататься на русских горках. Вернулись они страшно довольные. Нобуко тоже захотелось прокатиться, но одни уже уехали, а другие как раз были заняты едой. И для нее не нашлось спутника.

– Поезжай одна, – посоветовала Тэцуко, но Нобуко не захотела.

– Кто пойдет вместе с Нобуко? Аттракцион стоит всего двадцать пять центов! – крикнула я.

– У меня тоже есть желание прокатиться, – сказал один молодой человек и подошел поближе.

Оказывается, он уже закончил университет и теперь работал в одной фирме в Майами. Хоть он и был уже служащим, но с виду еще походил на студента.

– Так случилось, что Нобуко не с кем ехать на русских горках. Будете ее спутником? Вот вам по двадцать пять центов, – сказала я.

– Разумеется, охотно. Деньги у меня есть, и я присмотрю за ней.

   У меня отлегло от сердца.

   Позже они обвенчались в одной из майамских церквей. Я сшила ей белое свадебное кимоно, в котором она выглядела обворожительно. Как видите, и в Майами я оказалась удачливой свахой.

   Однако вернемся к Сямико.

   Ее хозяйка объяснила мне, что кошке по человеческим меркам примерно двадцать пять лет и она находится в расцвете сил. К тому же она была красавица. Напротив меня жила пожилая супружеская пара с огромным котом по имени Кейси, ослепительно белоснежным и из-за чрезмерной кормежки страшно толстым. Этому Кейси, похоже, приглянулась наша Сямико.

   Моими соседями справа были восьмидесятипятилетняя старая женщина и ее сын с женой. Старая мать всегда говорила о своем «ребенке», и я спрашивала себя, кто это мог быть ребенком. Им оказался ее шестидесятилетний сын, у которого уже виднелась лысина. Ничего себе «ребенок», но она говорила это вполне серьезно. Когда она хвалилась женой «моего ребенка», то имела в виду свою пятидесятилетнюю сноху. Лысый «ребенок» был агентом фармацевтической фирмы, а жена «ребенка» работала медсестрой. У них тоже был большой светло-коричневый кот по имени Том. Том, похоже, тоже был влюблен в нашу Сямико.

   Случилось это одной весенней ночью. В саду мяукали несколько кошек. Внезапно раздался крик, будто кого-то резали, ибо стоило Тому или Кейси приблизиться к Сямико, та, чтобы отбиться, их кусала. Затеялась жуткая возня, во время которой Кейси и Том издавали такой истошный вой, от которого пробирала дрожь.

   Когда рассвело, я вышла наружу и увидела, что повсюду в саду валялась белая и коричневая кошачья шерсть. Сямико, увидев меня, с невинным видом принялась нежно мурлыкать. Она оказалась сущей недотрогой. Бедного Кейси она так цапнула за ухо, что одна половина свисала вниз, у Тома на морде был вырван целый клок шерсти, так что виднелось мясо.

   Это напомнило мне другую историю. У моей доброй приятельницы Митико была кошка по имени Сюзи. Сюзи оказалась очень любвеобильной и каждые четыре месяца приносила трех или четырех котят. Каждый раз Митико относила котят в парк и раздавала всем желающим. Стоило от них избавиться, как Сюзи приносила новых. Это доставляло Митико много хлопот.

   Когда я рассказала ей о том, как Сямико отбивалась от котов, той непременно захотелось узнать, как мне удалось так натаскать Сямико. Но я вовсе ее не натаскивала. Она просто испытывала к котам отвращение. Один американский приятель однажды сказал мне, что Сямико ненормальная. Кошка, которая царапает и кусает кота, полоумная. И сама я глупая. Похоже, у меня тоже не все дома. Возможно.

   Собаки и кошки в определенное время, естественно, должны спариваться, но Сямико олицетворяла собой «чистоту, порядочность и красоту».

   И отверженным Кейси с Томом оставалось только смотреть на нее и жалобно мяукать.

   Однажды в мое отсутствие, когда я выступала с лекцией в Орландо, у нас дома случилась неприятность. Кто-то забрался в дом, и, будь я на месте, натерпелась бы страха.

   Среди ребят, с которыми я была дружна, был и молодой господин Ямагути. Он до сих пор называет меня мамой, у него чудная жена и прелестная дочурка. Тогда господин Ямагути квартировал у меня. Тэ-цуко, долго жившая вместе со мной, вышла замуж за американского хирурга. И господин Ямагути переехал на ее место. Когда вламывались в мой дом, его там не было, а вернувшись около одиннадцати часов вечера, к своему удивлению, он обнаружил открытой входную дверь и царящий внутри беспорядок. Но, пожалуй, больше всего пришлось удивляться самому вору.

   Мой дом был обставлен по-японски, так что красть там было нечего. Американские семьи хранят антикварные вещи, украшения в спальне и много другого, что можно было бы украсть. Мой же дом был выложен татами, где единственное украшение составляли настенные свитки и цветы. У меня было два комода, в ящиках которого лежали одни кимоно и оби. Хотя они стоили десятки тысяч долларов, но американский вор вряд ли нашел бы им применение. Если бы он похитил их, его вскоре бы поймали. Он перерыл все ящики, и ему попадались лишь непонятные, невиданные вещи вроде поддевочного пояса, плетеного шнура для оби, относящиеся к оби спинки, таби и нижнее белье для кимоно, а также большое число прочих шнуров и поясов. Похоже, это должно было надоесть американскому вору, и тот ретировался, так ничего и не прихватив с собой.

   Возможно, это был первый его день в качестве вора, и ему досталось от начальства.

  Продолжение